Лиззи Ливернэш даёт показания в ходе судебного процесса над Корделией Боткин.

Рассказ о весёлых развлечениях Даннинга с женщинами, из которых все, кроме Ливернэш, состояли в браке, звучал пикантно и совершенно отвратительно. Фактически свидетельница уничтожала репутацию подсудимой… Разумеется, она уничтожала и свою собственную, а также других поименованных женщин, но для окружного прокурора последнее не имело значения. Ему было важно раздавить Боткин!

Впрочем, приблизительно через полчала после появления Ливернэш на свидетельском месте выяснилось, что показания этой женщины касаются не только гульбищ Даннинга и его подружек. Журналистка выдала на-гора совершенно поразительную историю о том, как она подслушала разговор Корделии Боткин с её мужем Уэлкомом, в ходе которого… Корделия просила Уэлкома сделать «чистосердечное» признание об отправке отравленных конфет в Делавэр! Да-да, именно так, Корделия якобы уговаривала собственного мужа признаться в том, что это именно он посылал конфеты с мышьяком Мэри Пенингтон- Даннинг.

По словам Лиззи, 17 августа Корделия привезла её в Стоктон, где в отеле «Империал» тогда проживал Уэлком, для того, чтобы Ливернэш взяла у него интервью. Редакция «Экземинер» дала добро на подобную публикацию, и Лиззи решила воспользоваться своим знакомством с Корделией для того, чтобы уговорить Уэлкома ответить на вопросы. В тот день она подслушала разговор Корделии с Уэлкомом, во время которого Корделия просила мужа взять на себя вину за отравление Мэри Даннинг, поскольку если он этого не сделает, ей грозит тюрьма! Разговор этот происходил в другой комнате за закрытой дверью, и Корделия не знала, что Лиззи могла их слышать. Прокурор Хосмер, проводивший допрос свидетельницы, поинтересовался, как отреагировал на просьбу жены Уэлком Боткин. Та ответила, что тот промолчал и сделал вид, будто ничего не слышал.

Когда Ливернэш начала свой рассказ, в зале заседаний повисла звенящая тишина. Ещё бы, казалось, вот оно – признание подсудимой в убийстве!

Однако к чести старшего адвоката Найта следует отнести то изящество, с которым он нейтрализовал россказни Ливернэш, надо сказать, довольно опасные для его подзащитной. Не подлежит сомнению, что адвокаты были хорошо осведомлены о сути показаний этого «тайного свидетеля» и заблаговременно продумывали способ, посредством которого можно парировать утверждения Лиззи. Адвокат Найт, разумеется, не стал говорить, будто Ливернэш лжёт – это было недоказуемо в той обстановке – но он ловко продемонстрировал абсурдность её утверждений. Сначала он усомнился в том, что разговор в соседнем помещении можно подслушать через закрытую массивную дверь, и тогда Лиззи уточнила, что слышала голоса не через дверь, а через открытое окно. Адвокат покивал понимающе, а затем принялся уточнять детали, совсем, казалось бы, не имеющие отношения к делу: «Вы ведь гораздо младше подсудимой? Вы делаете карьеру в той же самой сфере, в которой работает мистер Даннинг? Будучи известным репортёром, он наверняка обещал вам протекцию?» Задав ряд таких вопросов, Найт вдруг спросил: брал ли окружной прокурор образцы почерка Ливернэш для сличения с почерком отправителя отравленных конфет? Ливернэш ответила отрицательно, и адвокат, услыхав этот вполне ожидаемый ответ, развёл руками и пробормотал, обращаясь к присяжным: «И это мне кажется очень странным!»

Эта сцена требовала от защитника определённого артистизма, но Найту удалось сыграть её как надо. Он очень ловко и как будто бы даже незаметно продемонстрировал присутствующим подозрительность как самой Лиззи Ливернэш в роли свидетеля, так и её совершенно недостоверных показаний. Адвокат словно бы пригласил всех задуматься над тем, почему эта женщина не сидит на скамье подсудимых вместо Корделии Боткин.