Но вот тут уже встрепенулся судья Кэрролл Кук. Статус свидетеля таков, что не ему решать, на какие вопросы отвечать, у свидетеля в уголовном процессе нет права молчать, он приносит присягу говорить правду… Судья напомнил Даннингу о его клятве и потребовал, чтобы журналист ответил на вопрос адвоката. Даннинг вновь с пафосом заявил, что на «такой» вопрос отвечать не намерен!

Он явно гордился собой в ту минуту и наслаждался моментом. Зал замер в ожидании того, как отреагирует судья.

Кук после секундной паузы пригрозил Даннингу, что подвергнет его бессрочному аресту за неуважение к суду и препятствование правосудию, если только тот вздумает упорствовать в своём игнорировании обращённых к нему вопросов адвоката. Даннинг в третий раз заявил, что не станет отвечать на «недопустимые вопросы» защитника Боткин.

Кук не стал спорить, а повернувшись к судебному маршалу, распорядился немедленно отвести Даннинга в городскую тюрьму. В полном молчании Джон поднялся со своего места, он явно не мог поверить в то, что сейчас его повезут в тюремной карете… Судебный маршал приблизился к нему и приказал вынуть из карманов его одежды всё, что там находится. Даннинг принялся опорожнять карманы, а судья, наблюдавший эту сцену со своего места, не без желчи уточнил, что журналист будет находиться в тюрьме столько времени, сколько он намерен упорствовать. Если точнее, судья постановил держать свидетеля в тюрьме до тех пор, «пока язык его не развяжется» («he will remain until his tongue loosens»).

Сказать, что присутствовавшие в зале оказались потрясены – значит, ничего не сказать! Важнейший свидетель обвинения, ещё минуту назад вальяжно развалившийся в кресле и с осознанием собственного благородства рассуждавший о безнравственности подсудимой, оказался раздавлен на глазах многих сотен свидетелей.

«Когда же вы соизволите дать требуемые ответы, допрос возобновится с того места, на котором был прерван!» – выкрикнул Кук выходившему из зала Даннингу.

Не менее других – а возможно, и более! – оказался потрясён главный обвинитель. Всё произошло настолько быстро и неожиданно, что окружной прокурор Хосмер не успел придумать ни одного здравого предлога, способного остановить нарастание антагонизма между судьёй и свидетелем…

После удаления Даннинга из зала заседаний свидетельское место заняла Лиззи Ливернэш (Lizzie A. Livernash) – тот самый «особо важный секретный свидетель» обвинения, о существовании которого было известно, но никто не знал, о чём же именно этот человек станет говорить. Ливернэш являлась репортёром газеты «Examiner», она входила в компанию Даннинга и Боткин, являлась любовницей журналиста и, возможно, ни его одного.

Дамочка эта оказалась весьма циничной, собственно, по этой причине её и вызвали в суд. Ливернэш без особых колебаний назвала известных ей любовниц Даннинга – в числе таковых были поименованы миссис Боткин, миссис Сили и, наконец, миссис Форкейд (Forcade). Разумеется, Ливернэш назвала и себя. Журналистка весьма выразительно и многословно описала образ жизни Даннинга – постоянные попойки, поездки в рестораны и на ипподром, где Джон безо всякого удержу спускал все деньги. Напившись и нанюхавшись кокаина, Даннинг устраивал со своими дамочками оргии, которые обычно заканчивались тем, что вся компания ложилась в одну постель. Выражение «групповой секс» в судебных документах не употреблялось, но подтекст подобных развлечений в общей постели был всем понятен. Ливернэш уточнила, что Корделия Боткин, напившись, любила устраивать танцы на столе или высоких комодах. Эта деталь, по-видимому, призвана была продемонстрировать особенную распущенность подсудимой.