Видимо, со временем взгляды на жизнь кардинально меняются.

Видимо, кровь берёт своё.

Видимо, материальное всё же затмевает человеческое…

Странно, ведь это когда-то была моя позиция, мои слова, мои мысли… И как раз-таки Костас меня переубеждал, что материальное — самое последнее, за что люди должны умирать.

Чуть было не озвучиваю мысль, но помещение наполняет мелодия, как понимаю, мобильного Дмитриадиса. Костас неспешно выуживает мобильный из кармана брюк. Бегло глянув на экран, принимает вызов… на незнакомом языке.

Беседа длится недолго, а лицо Дмитриадиса почти не меняет выражения, взгляд остаётся таким же безразличным, даже интонация остаётся безэмоциональной. И это бесит.

Он сильно изменился за время, что мы не виделись, а это без малого двенадцать лет! И хладнокровный босс круизного лайнера мне категорично не нравится! Я, умеющая найти с любым язык, просто не знаю, как с ним вести диалог! Смешно, право!!! Костас — мой давнишний приятель! Когда-то мы были готовы драться друг за друга и воевать со всем миром…

— Что ж... для тебя есть хорошая новость, — всё так же спокойно возвращается к нашей беседе Костас, только завершает телефонный разговор.

— Ты меня отпускаешь? — выдавливаю улыбку, продолжая надеяться на чудо.

— Твой муж нашёлся, — проигнорировав мою реплику, отзывается Дмитриадис.

— Уф, слава богу, — в чувствах шлёпаю ладонями по столу, от усердия едва лбом не ударившись о поверхность. — И? Где он? Жив, надеюсь? — заваливаю вопросами Костаса.

— Жив! Но он пока в больнице...

— Что? — из головы выпархивают разумные мысли. — Это твои постарались? — тотчас бросаю обвинение.

— Ничего страшного, — холодно продолжает Дмитриадис. — Но после охлаждения в море...

— Море? — прищуриваюсь я. — Он что… был в воде? — ляпаю нелепое предположение.

— Твой благоверный так спешил к тебе, повиниться в содеянном, что спрыгнул с лайнера, — подтверждая мои опасения, кивает Костас. — Его подобрало мимо проходящее быстроходное судно. Доставили на берег... В больницу… Так что не волнуйся, он жив. Теперь под присмотром и врачей и… моих людей, — а это добавляет явно для значимости, чтобы подчеркнуть щекотливость дела.

— Хорошо, — качаю головой. — Значит, вопрос решён? Муж у вас… Я…

— НИ-КИ-ТА, — из уст Дмитриадиса грозно звучит моё имя, — пока он изображает немощного, какой с него спрос? А вот с тебя… я возьму максимум…

— Звучит не очень, — не скрываю мыслей на сей счёт. — И Рома не прикидывается немощным. Он порядочный мужчина. Если ему плохо, значит так, — горячо заверяю Дмитриадиса. — Уверена, как ему станет лучше, он обязательно уладит это недоразумение…

— Как? — почти брезгливо улыбается Костас.

— Продаст квартиру, — выпаливаю, преисполненная гордости.

— Её у вас нет, — на той же высокомерной ноте убивает знанием дела Дмитриадис. — Машина древняя, от продажи которой вы сможете выручить максимально одну пятую долга… Сбережений — нет. Кредита на такую сумму вам не дадут. Можете, конечно, на чёрном рынке, продать свои органы, но тогда актуальность мероприятия пропадёт. Без почек долго не протянете. Хотя, если ты свою яйцеклетку продашь, — задумчиво тянет Костас, явно издеваясь надо мной и ситуацией в целом.

— Вот ещё?! — гневно фыркаю я.

— А что такое? — скучающе уточняет Дмитриадис. — Помнится, ты кричала, что не хочешь иметь детей! Что они обуза. Для них много времени нужно, денег. Продажа яйцеклетки убила бы двух зайцев сразу. И минус долг, и минус дети. Ну, или на крайний случай, ты можешь позвонить родителям. Они будут счастливы услышать блудную дочь. И даже, уверен, согласятся продать единственную квартиру, чтобы помочь тебе расплатиться по долгам…