– Я не могу объяснить, – пробормотал мистер Фарелл, – мне стало любопытно.

– Советую выбирать для исследования светлое время суток, а также брать с собой слуг. Не говорите Полли, что вы туда ходили, не стоит ее волновать. Поместьем до сих пор владею я, и зла за вторжение на вас не держу, – старик провел рукой по обложке дневника, – Эстерфилд сильно плох? – Остин промолчал.

– Понятно, – мистер Беркли прикрыл глаза, – вы прочитали дневник?

– Не все. Вы мне сможете рассказать эту историю намного подробнее.

Майкл достал вложенные в дневник фотографии и внимательно на них посмотрел. Остин не мог распознать выражение его скрытого в тени лица, но был почти уверен, что по одной из обожженных щек пробежала слеза. Мистер Беркли долго вглядывался в фотографию дяди, провел по его лицу пальцем и бережно коснулся изображения Полли: на мальчика на снимке он смотрел скорее с жалостью, но никак ее не выразил. Эту фотографию он положил поверх дневника, и в течение своего рассказа то и дело брал ее в руки и рассматривал. На фотографию миссис Челтон Майкл смотрел не так долго и, казалось, что раздраженно, после чего убрал ее обратно в дневник.

– Вы будете меня слушать?

– Да.

– И вы поверите мне? – мистер Фарелл сел возле старика и трижды коротко кивнул.

– Отчего не дождались утра, тоже было любопытно? Любопытство не порок, а большое свинство. Вы, видимо, считаете меня отчаявшимся или сумасшедшим, раз рассчитывали на то, что я посреди ночи приму вас и продолжу рассказ. Не извиняйтесь, ведь вы правы, более того, вы вернули мне записи Чарльза, и хотя бы в благодарность за это я удовлетворю ваше любопытство, – мистер Фарелл благодарно, но все же немного виновато вновь кивнул.

– Так и быть, – Мистер Беркли, не скрывая самодовольной улыбки, вытянулся в кресле и продолжил рассказ, неторопливо поглаживая дневник своего дяди большим пальцем. В окна начал стучать теплый летний дождь, обещающий собой приход страшной бури.

– Как и обещал дядя Чарльз, пару недель спустя он устроил в Эстерфилде прием. Такие события не были частыми, но всегда покоряли приезжающих красотой поместья и изысканностью стола. Дядя любил вкусно поесть и выпить и не смел отказывать в этом гостям, поэтому во время приемов столы ломились от обилия мяса, закусок, сыров и фруктов. Слуги сбивались с ног, принося новые и новые блюда, а кухарки начинали приготовление обеда за три дня до его проведения. Для любителей сладкого они готовили кремовые пирожные с тающей карамелью и орехами, рулетики, набитые сливками и ягодами, всевозможные конфеты были высыпаны в хрустальные вазы, которые постоянно пополнялись. Мужчины, предпочитающие плотно поесть, налегали на жаркое из оленины и говядины, макая нежное мясо в брусничный соус, после чего переходили к нарезкам из трески, форели или других видов рыб. Среди женщин популярностью пользовались супы или же свежие салаты под трюфельным соусом, к которым прекрасно подходило ароматное красное вино из нашего погреба. Те, кто не боялся оставить пятно или два на своих костюмах, налегали на ребрышки и гребешки.

Маргарет была в восторге: она смеялась, порхая от одного гостя к другому, одаривала всех лучезарной улыбкой и вела себя, как хозяйка праздника, коей искренне себя считала. Одета она была по своему обыкновению ярко и дорого, ей нравилось быть в центре внимания, чего она успешно и умело добавилась. Корсет туго стягивал ее талию и подчеркивал объемную грудь, коей она беззастенчиво смущала молодых людей и вызывала неодобрительные вздохи гостей постарше. Маргарет кокетливо то поднимала, то опускало плечо, и завороженные взгляды приковывались к крохотной родинке под ее ключицей, и мисс Портер это внимание льстило. Маргарет знала о том, что она красива, а в те годы она была еще и молода, и если бы не ее любовь к Чарльзу, она бы наверняка нашла себе еще более выгодную партию, но сердце ее было занято, поэтому ее многочисленные воздыхатели довольствовались малым. Зная, что Чарльз не испытывает ни малейшей ревности, она соглашалась на танцы, тихие прогулки вдвоем, игриво выставляла крохотную ножку в нежных туфельках из-под кринолина, но при этом не давала никому себя целовать. Ей нравилось видеть иступленный желанием взгляд своих обожателей, нравилось давать им призрачные надежды на взаимность, и она всегда яростно недоумевала, когда кто-то из ее свиты начинал ухаживать за другой девушкой.