Сгорая от любопытства Валерка, подошел к группе встречающих. Он встал рядом с отцом, чтобы лучше рассмотреть летчиков знаменитого легиона «Кондор». Холеные хозяева Европы, вальяжно покидали автобус, и строились в шеренгу, перед руководством завода, держа в руках вымпелы с нацистской свастикой. Как подобает русским традициям, директор завода Шахурин, парторг завода и военный представитель встречали гостей хлебом и солью.

Запах дорогого одеколона вперемешку с дымом сигар, ударил в нос. Это было непривычно для советских людей, и именно этот факт больше всего засел в голове Валерки.

– Гутен таг, – сказал Валеркин отец и подал команду заводскому оркестру, который ко дню прибытия немцев разучил один из торжественных немецких маршей. Немцы улыбались, протягивали руки, для рукопожатий, и как–то неестественно позировали немецкому фотографу, который суетился перед гостями. Он щелкал фотоаппаратом и что–то говорил про русско-немецкую дружбу и показывал большой палец.

– Гер офицерен, ахтунг! Вы находитесь на территории тридцать пятого смоленского авиамоторного завода. Здесь мы производим моторы для наших истребителей И–16 и МИГ–3, а также для нового штурмового самолета, – сказал директор, не уточняя подробностей. Прошу вас, пройти в заводской клуб. Там состоится торжественная часть нашей дружественной встречи.

Немецкие летчики, по гражданской войне в Испании, были уже знакомы с советским самолетами, которых называли «Крыса», поэтому понимали, о чем идет речь. После того, как в авиационном парке Люфтваффе появился «Мессершмитт БФ–109», советские самолеты стали уступать инновационным технологическим самолетам немецкого производства. Летая в составе легиона «Кондор», они в бою опробовали «Ишаки» на убойность, и хорошо знали, как красиво горит «русфанер», если ее в упор расстреливать из пулеметов.

Молодой немец в звании фельдфебеля, фотографировавший немецкую футбольную команду, старался выбрать такой ракурс, чтобы зафиксировать заводские корпуса. Но суровые лица советских сотрудников НКГБ появлялись перед объективом в тот момент, когда немец нажимал на кнопку.

Валерий почувствовал, что пришел его звездный час, и он, подобравшись ближе к фотографу, он на сравнительно хорошем немецком сказал:

– Камрад, я рекомендую вам, не фотографировать заводские здания.

Немец удивился.

– Почему?

– Потому, что это секретная информация, – ответил Валерий.

– Валера, еще скажи этому немцу, что фотографировать завод, цеха и продукцию запрещено, это является государственной тайной. Если он будет продолжать, то эти парни из НКГБ отберут у него фотоаппарат и засветят пленку, – сказал отец.

Валерка кивнул головой в знак согласия, и продумав предложение, выдал на немецком то, что просил отец.

– О, ты юнге, неплохо говоришь по-немецки, – сказал фельдфебель. Я прекрасно понимаю, что это секретно. Не волнуйся, передай господам большевикам, что я больше не буду.

– Меня Валерий звать, – сказал Краснов.

– А меня– Франц–Йозеф Нойман, – представился немец на чистом русском, вызвав удивление. Он, козырнув Краснову, словно юнкер, щелкнул каблуками хромовых сапог.

– А я майор РККА Краснов Леонид Петрович, – сказал отец подойдя со спины фотографа. – А это, мой сын Валерий, ответил он немцу.

Валерий подал свою руку, и фельдфебель, сняв перчатку, пожал ее. Он похлопал Валерку по плечу:

– У тебя неплохой немецкий…..

– А у вас неплохой русский, – ответил Валерка.

– Я русский….. Русский по матери….. Вернее, в моих жилах течет славянская кровь. Моя мать когда–то после вашей революции вышла замуж, за немецкого инженера Ноймана, и уехала с ним в Германию, оставив страну советов.