Нашла!

Запойного брата от видений, пока они не стали навязчивыми, надо было спасать.

Лев Михайлович без особого пыла докладывал, что, вопреки учению К. Юнга, «классификация объясняет индивидуальную душу», которую одолевают панические видения апокалиптических картин бренности земного существования. И не обязательно по причине алкогольного галлюциноза. Эти видения в их современной форме возникли и развились после Первой мировой войны в странах Запада. Они характерны для капиталистической формации, которая исключает уверенность человека в завтрашнем дне, насаждает подчинённость судьбе, а также технически и медикаментозно эксплуатирует «первобытный мир бессознательного».

«Но чтобы у нас, в Советской республике?» – как-то без убеждения недоумевал Лев Михайлович.

«Вот и „чёрный день“», – обрывки мыслей Баны полоскались как вывешенное ею белье в ветреную погоду. Встревоженная дверь, меж тем, вслушивалась в чёткий марш неизвестных шагов, приближающихся из дали больничного коридора.

Вошли двое, в костюмах и с вопросами.

У одного в нагрудном кармане белой сорочки лежали и непартийно краснели пачкой сигареты Marlboro.

У другого на руке, при движениях, убегали от левой манжеты и возвращались обратно японские часы Casio с калькулятором. На металлическом браслете.

«Кто из вас Токэ Делинги? – формально, с ходу разобравшись в обстановке, спросил курящий. – Мы из КГБ. Капитан Эскуча, майор Хаке». Бана начала отчётливо различать оттенки «чёрного дня». Токэ никогда (даже в тюрьме) так остро ещё не ощущал переменчивость среды.

Допрашивал Токэ обладатель кожгалантерейного портфеля, командированный из Москвы в Гуджарати, по северному бледный следователь по особо важным делам КГБ СССР подполковник А. С. Лепак. Со сноровкой окулиста он третий час вился у глаз Токэ, методично задавая ему одни и те же вопросы.

– Сколько человек было в колонне?

– Какие они несли портреты, транспаранты, флаги?

– Скандировали ли они лозунги?

– Как это, беззвучно?

В начале четвёртого часа измочаленный допросом Токэ отчаянно попытался сам в последний раз объяснить следователю всё сначала.

«Банщик я», – Токэ мимически разыграл сцену «человек моется с мылом».

«Тёрщик-мекисэ», – Токэ исполнил два passe руками от себя к себе, растирая воображаемую спину клиента-муштари.

«Ну, напился, привиделось, думал, „всиосумасошиол“, обос… испугался то есть, сказал сестре, потащила к врачу. К вам не тащила».

Только после этого важный следователь к облегчению Токэ и радости капитана с майором, живших во время допроса мыслью о запоздалом плотном ужине по программе «Стандарты орнаментального гостеприимства», наконец, отступился.

«Вот вам пропуск, товарищ Делинги. Прекратите пить. Поддерживайте в здоровом теле, своём и сограждан, социалистический дух. О нашем разговоре, а также о том, что вы видели, – следователь заглянул в пугающую картонную папку „ДЕЛО“ с траурной чёрной тесёмкой, – в ночь на 8 июня 1983 года, никто не должен знать».

Не дожидаясь, пока Токэ выйдет из комнаты, капитан уже устроился наяривать на телефонном стрекучем диске:

– Алло, «Тросы», Бонда позови! Наш кабинет, два человека и гость… Добавь поросёнка. С выносом!

«Товарищ подполковник, – обратился к гостю майор, – какая необходимость была в обстановке строгой секретности, не известив нас (что, не доверяете?), преданно служащих на местах Советскому Союзу офицеров, прилетать, чтобы допросить какого-то перепившего банщика?»

Завязанный спросонья, ещё ранним утром, женой в квартире столичный галстук следователя, несмотря на утомлённость, вновь упёрся в его кадык стойкой «смирно!»