Вообще этот мир поражал меня непривычным обилием ностальгических элементов, знакомых мне даже не из детства, а из книг и старой живописи, и – отсутствием тяжести, создаваемой техническими приспособлениями, к которым мы так привыкли. Иногда мне казалось, что я просто попал в Европу, какой она была до 17-го века – с ветряными мельницами, дилижансами и парусными кораблями. Эту Европу я полюбил еще мальчишкой, а то, что происходило в ней позже и особенно научно-техническая паранойя 18-го и 19-го столетий, не вызывали во мне никакого сочувствия. Я попробовал поделиться этим соображением с Каламом, и он меня понял и поддержал.

– Это абсолютно естественно, что вы постоянно сравниваете ваш старый опыт с новыми впечатлениями, – заметил в ответ Калам. – В самом деле, увидев, что технические усложнения не способствуют улучшению жизни, а напротив еще более удручают человека, мы выбрали для себя совершенно иное направление. Усовершенствование орудий пошло у нас по пути наращения радости тех, кто их использует, а не – скорости и количества. И в этом тоже сказалась наша религия ветров. Ветер – это легкость, стремительность, непостоянство, спонтанность. Эти качества мы в себе культивируем. Мы должны вам казаться старомодными и в то же самое время легкомысленными, не так ли?

Во время нашего разговора приказчик исчез, но когда я, наконец, нашел то, что искал – серый дорожный костюм и легкую, но крепкую обувь, – он мгновенно оказался рядом. Приказчик взял отобранные мною вещи и хотел было положить их для меня в пакет, но я показал ему знаками, что хочу переодеться в них прямо в магазине, что я и сделал за ширмой. Расплатившись, я вышел вместе с Каламом на улицу.

Это был район бесчисленных магазинов, картинных галерей и кафе. На улице было многолюдно и шумно: смеялись девушки, шумели подростки, бегали дети, степенно вышагивали пожилые господа с тростями и в цилиндрах. Снова мне бросились в глаза яркие одеяния аборигенов, и опять я подумал об эпохе, в которой я был бы дома. По меркам земной истории, наверное, это был европейский 17 век.

– Скажите, Калам, есть ли какой-то принцип за тем, как вы одеваетесь? – спросил я его.

– Каждый одевается в соответствии со своим состоянием. Большинство носит одежду пестрых расцветок, очень немногие – белую одежду и лишь самые редкие одеваются собственным светом и потому не нуждаются в одежде.

Я тотчас же вспомнил свое посещение трех голых людей – Высокого, Равновысокого и Третьего, – давших мне свои разъяснения и напутствия, но я не стал говорить о них, а спросил у Калама, что он может сказать о моем выборе серого дорожного костюма.

– Только то, что вы еще не нашли свой цвет и потому спрятались за бесцветную окраску. Также вы еще не выбрали для себя один из наших языков. А ведь для того, чтобы жить здесь, вам придется определиться в этом вопросе.

После магазина Калам предложил мне пообедать в ресторане «Под вязами», где, по его словам, нас должен был ждать наш старый приятель Елуан.

Мы шли по безлюдной улице и молчали. Справа и слева в некотором отдалении от тротуара стояли особняки, окруженные деревьями, беседками и фонтанами. Изредка по улице проезжала карета с задернутыми занавесками или проходил разносчик с пакетами. Очевидно, на этой улице жили знатные и богатые хальцы. Здесь была иная незнакомая мне жизнь, и это меня смущало и тревожило.

Опять всплыл перед моими глазами город Дуракин с его заснеженными улицами и бездомными собаками. Вчера еще я шел по 1-ой улице Машиностроения и ветер подгонял меня в спину. Я ведь так и не добрался до музея, куда меня пригласили для консультации по вопросу о надписи на древней стеле. Снова я думал о старом мире, который раньше казался мне таким основательным и непреложным, и еще я думал о моем странном перемещении в чужую и непонятную жизнь. В этой тотальной перемене декораций было что-то легковесное и несерьезное.