ШКМ найти было не трудно: она была тут же, напротив церкви. К нам вышел кто-то из учителей и, узнав, зачем мы пришли, сказал, что мы опоздали, школа уже набрала учеников, даже больше, чем нужно, и посоветовал моим друзьям, которые все были старше меня, приходить в будущем году и не опаздывать. «А тебе ещё надо подрасти, и тогда тоже приходи годика через два и тоже не опаздывай», – сказал он, обращаясь ко мне.

Может, кто-то подумает, что я ошибся, написав «школа крестьянской молодёжи». Здесь ошибки нет. Школами колхозной молодёжи стали называться ШКМ в период сплошной коллективизации, и этим подчёркивалось то, что закостенелым единоличникам в этих школах места нет.

Дома, узнав о моей неудаче, отец сказал: «Ну, ничего, не горюй. Походи в эту зиму ещё раз в четвёртый класс, чтобы ничего не забыл, а на будущий год я сам повезу тебя в ШКМ». Так я ходил вторую зиму в 4-ый класс, и Владимир Иванович сделал меня вроде как своим помощником. По его поручению я помогал одноклассникам решать примеры и задачи, писать затруднительные слова, разучивать стихотворения. Нередко, объясняя новый материал и видя, что он не совсем понятен, Владимир Иванович говорил: «Ну-ка, разъясни им ты своими словами». Я «разъяснял», и ребята в самом деле начинали понимать. «Да, – говорил Владимир Иванович, – тебе надо учиться и быть учителем, у тебя есть способности». А я и сам мечтал стать учителем.

Так прошла зима с 1931 по 1932 год. Но не пришлось отцу везти меня в ШКМ. Жизнь поворачивала круто. В деревню зачастили из Архары уполномоченные, пошли нескончаемые разговоры о сплошной коллективизации, о колхозах, и единоличная Ново-Алексеевка бурлила, как кипящий чугунок. Все новосёлы, в основном земляки, приехавшие из той же местности, откуда и мы, хотели организовать свой, отдельный от других колхоз и создать его на новом месте, где-то дальше, в сопках, по речке Домикан11. Но таких набиралось чуть больше десяти дворов, да и то, в основном, такие же бедолаги, как мой отец, которые все вместе не смогли бы вывести на поле и полдесятка плугов, а на трактор надеяться тогда ещё не приходилось. А тут началась прокладка второй колеи Транссибирской железной дороги, рядом с Ново-Алексеевкой строился разъезд Журавли: молодые мужики и парни пошли работать на железную дорогу, и задуманный колхоз в нашей деревне так и не состоялся.

К весне 1934 года у отца создалось безвыходное положение. Зерна дома не было ни продовольственного, ни семенного. С колхозом ничего не получилось, а жить дальше единолично было невозможно, и тогда отец ушёл из деревни устраиваться на работу на пригородное хозяйство паровозного депо станции Облучье. Оно тогда только создавалось в семи километрах от Архары. Так потомственный хлебороб – мой отец – из класса крестьян перешёл в класс рабочих. Мы все были рады такому повороту в жизни: отцу на всю семью давали паёк, а это было большим счастьем для нашей большой, беспросветно бедствовавшей семьи. Нас только детей к тому времени было уже восемь человек, а мать часто болела, хороших помощников в семье родителям не было, и отец, как говорится, бился, как рыба об лёд. Каждую зиму его по трудгужповинности (гужповинность – это значит с конём) отправляли на лесозаготовки. Дома на хозяйстве оставались мы с матерью, так как брат Иван учился в Благовещенске. Мне было ещё не под силу справляться со всем мужскими делами в хозяйстве, но я был мужчина, и я старался: ездил один в лес за дровами, научился валить и пилить, грузить на сани не очень толстые деревья, дома тоже один пилил и колол дрова, чистил стайки и кормил нашу комолую