– Осторожнее, медведь! – незлобно прикрикнула на него мамочка, когда батя забирал меня у неё из рук.

– Не боись, – уверенно заявил он, – солдат ребёнка не обидит. – На меня уставились два внимательных красноватых глаза. Так как отец работал на металлургическом заводе сварщиком то, видимо, имел профессиональное воспаление конъюнктивы глаз. – Наша порода, Петренковская, – гордо произнёс довольный папаша, продолжая щекотать меня своим весёлым взглядом.

Однако долго разглядывать у него не получилось. То ли от радости, то ли от воспаления, на его глазах появились слёзы, и он, чтобы промокнуть их носовым платком, вновь вернул одеяло, в которое я был надёжно укутан, матери. Мы прошлись немного по больничной аллее и вышли на какую-то улицу, по которой сновал в разные стороны городской транспорт. По такому торжественному поводу родители решили не ехать на автобусе, и отец поймал проезжающее мимо такси, на котором мы с комфортом добрались домой. На всём протяжении пути я незаметно, с огромным интересом, разглядывал город, в котором мне предстояло жить. Конечно, находясь в лежачем положении и глядя в окно машины, много я увидеть не мог, но всё же небольшое поверхностное представление получил. Поверхностным оно было в прямом смысле слова, так как, лёжа на коленях у матери, я мог видеть лишь верхние этажи многоэтажных зданий, да начинающие желтеть кроны деревьев, растущих по обочинам дорог. Я уже знал, что Зарецк, по большей части, был городом шахтёров и металлургов. К последним можно было причислить и моих родителей, хотя непосредственного отношения к выплавке чугуна или стали они не имели.

Мы вышли возле одного из нескольких пятиэтажных домов, которые родители почему-то называли «хрущёвками». В подъезде пахло сыростью и ещё чем-то напоминающим запах болота.

– Смотри, ему тоже не нравится этот запах, – обратилась к отцу мать, увидев, как я поморщил нос.

– А кому понравится, – буркнул в ответ тот. – Сколько лет уже в подвале вода стоит, а жековцы только обещают отремонтировать.

Мы не спеша поднялись на второй этаж и вошли в квартиру, номер которой я заметить не успел. В дверях нас встретила Матрёна Никитична – мать моей матери и, стало быть, моя бабка. Мне был хорошо знаком её низкий с хрипотцой голос, совсем не гармонирующий с её сухощавой фигурой. Бабулька, которой было, по моим подсчётам, всего-то пятьдесят шесть лет, ещё в период нашей с матерью беременности иногда навещала родителей. Как я понял, несмотря на повсеместный атеизм, она, тем не менее, была очень религиозной женщиной. Сейчас её голова была покрыта тёмным шёлковым платком, а на лице не было никаких признаков макияжа.

О религии, из того, что я услышал из разговоров бабушки с матерью, на данный момент времени у меня сложилось весьма противоречивое представление. С одной стороны, она как бы пыталась приблизить человека к Богу, что, несомненно, было большим плюсом, но с другой, – она, как я понял, имела множество догм и ограничений, и это являлось её огромным минусом. Я прекрасно понимал, что заключи свободного человека в какие-либо рамки, и большинство открытий так и не были бы сделаны, запрети ему полёт мысли, и не было бы написано множество музыкальных и художественных шедевров. Для того, чтобы творить, человек должен быть по-настоящему свободным от ограничений, для того, чтобы общаться с Богом, ему не нужны никакие особенные условия, особые места и выдуманные кем-то ритуалы. Конечно, я сужу, исходя из высокоморальных принципов, по которым живёт общество будущего, а также из того, что все живые существа того времени реально ощущают присутствие чего-то Великого и Могущественного. Это чувство настолько сильное, что ни у кого даже не возникает мысли о том, что Бога нет.