Осознав, что теперь могу пользоваться левитацией, мне очень захотелось попробовать, что же у меня ещё может получиться. Однако, как мне не свербило ещё раз приподняться над землёй, а также попробовать что-нибудь из того, что умел раньше, я твёрдо сказал себе – нет. Во время применения каких-либо сверхспособностей расходуется колоссальное количество жизненной энергии. Там, где я жил, люди ежедневно занимались практиками, повышающими как уровень сознания, так и уровень собственной энергии, которая являлась и важнейшей составляющей долгой жизни, и гарантом крепкого здоровья. Как всё это отразится на здоровье, а возможно и жизни новорождённого младенца, мне было неизвестно. «Всему своё время», – твёрдо решил я не поддаваться искушению и не забивать свой ещё не окрепший мозг всякой ерундой.

Второй день моей жизни, начавшийся ранним утром десятого сентября, был хмурым и дождливым. По стёклам барабанил осенний дождик, своим монотонным стуком погружая всех вокруг в меланхолию и апатию. Однако к полудню дождь прекратился, а к вечеру на короткий промежуток времени даже выглянуло солнышко. Окна родильного отделения смотрели на запад, поэтому я лежал и жмурился от ярких лучей заходящего сентябрьского солнышка. Ни повернуться в другую сторону, ни просто отвернуться я не мог, но сейчас это меня нисколько не беспокоило. Я с удовольствием подставил солнышку свою мордашку и, чувствуя нежное тепло, улыбался во весь рот.

Вскоре нас, как обычно, развезли на ужин. Меня, в отличие от остальных товарищей и подруг по палате, мать кормила из бутылочки, заранее сцеженным роженицами для такого случая, молоком. Таких, как я, здесь называли искусственниками. Если утренняя и дневная трапеза окончились как обычно – обратной транспортировкой малышей в детскую палату, то вечером началось настоящее представление. Под окнами больницы собралось множество народу, в основном мужчины, и они наперебой начали выкрикивать имена своих жён. Мамаши сразу засуетились, с волнением бросая короткие взгляды на окно. Услышав своё имя, они едва заметно вздрагивали и с нетерпением ждали, когда их чадо закончит трапезу. Лишь только их сокровище прекращало сосать, они тут же наспех прихорашивались и, подхватив малыша на руки, подбегали к окну. Папаши что-то кричали, махали руками, но так как открывать окна было запрещено, а палата находилась аж на третьем этаже, то женщины тыкали своих малявок прямо чуть ли не лбом в стекло, чтобы родичи смогли получше их рассмотреть.

Не избежал этой участи и я. Моя мать, подойдя к окну, тоже обвела взглядом собравшуюся внизу толпу и, видимо, заприметив супруга, заулыбалась. Она начала энергично махать свободной рукой, после чего выставила меня в окне, словно в витрине. Я взглянул вниз, и мне показалось, что я смотрю на большое и необычное семейство грибов, так как большинство мужчин были в фуражках. С любопытством обведя взглядом галдящих и машущих руками мужиков, отыскать среди них отца я не смог. Да и как бы я его признал, если до сих пор слышал только его голос. Слава Богу, длилось это безобразие не очень долго. Вскоре появилась медсестра и строго приказала укладывать новорождённых на стол. Мамочки нехотя подчинились, и нас отвезли в нашу персональную палату.

Такие вот «показательные выступления» продолжались каждый вечер на протяжении всех семи дней, которые мы с матерью находились в роддоме. Утром семнадцатого сентября, в понедельник, нас, наконец, благополучно выписали. В тот день я и познакомился с Николаем Николаевичем Петренко – моим папашей. В общем-то, я его таким и представлял. Крепко сбитый мужчина с мозолистыми руками, ростом он был чуть выше своей супруги. На голове уже привычная мне фуражка, в руках букетик каких-то осенних цветов (в цветах я особенно не разбираюсь, тем более в разнообразии видов в этом времени). Несмотря на то, что день был рабочим, отец радостно сообщил, что отпросился у начальника, чтобы забрать нас из больницы и за это ему нужно будет что-то там поставить бригаде. Видимо, он довольно долго простоял у дверей роддома, дожидаясь пока мы с мамой выйдем, потому что его нос заметно посинел. Несмотря на то, что по календарю была только середина сентября, погода стояла по-осеннему сырая и холодная. С нашим появлением круглое загоревшее от сварки лицо папаши, на котором, казалось, отражалась вся мировая тоска, наконец, расплылось в довольной счастливой улыбке.