В последнюю Ваню взяли с испытательным сроком. Там он не проучился и недели. В четверг Ольгу пригласил к себе в кабинет директор школы.

– Вот что я вам скажу, Ольга Петровна, – с некоторым смущением произнес он, – по сути, родители незрячего ребенка могут подать документы в любую школу, и мы не имеем права им в этом отказать. Но, если честно, в «массовой» школе инклюзия не работает – учителям просто не хватает нужных навыков. Ничему мы здесь Ваню не научим. Поставим тройки, учитывая его прилежное поведение, и все. А он так и будет все время сидеть за партой, боясь выйти из класса даже на перемене. Сегодня, например, его в коридоре сбили с ног шестиклассники, несясь со всех ног в столовую. Нечаянно, конечно, но он ушибся, здорово напугав своего классного руководителя. Не можем же мы наказывать детей за то, что они – дети. Согласен, он не по годам сообразителен, у него прекрасный словарный запас, парень хорошо считает, замечательно поет и декламирует стихи, но есть же еще математика с множеством формул, чтение, письмо, рисование, физкультура. Наш эксперимент по внедрению Вани в зрячий коллектив был плохой идеей.

– И что же нам теперь делать? – срывающимся голосом произнесла Котельникова.

– Варианта только два: домашнее обучение и специализированное заведение для незрячих и слабовидящих детей. Я бы вам порекомендовал второе. В интернате Ивана обучат шрифту Брайля, предоставят ему специальные учебники с выпуклыми буквами и иллюстрациями, научат ориентироваться в пространстве, ходить с тростью без сопровождающего, прорабатывать внутренние страхи и еще много чего, жизненно необходимого для его социализации. Единственный минус – это то, что программа обучения в специализированном заведении рассчитана на двенадцать лет.

Хорошо подумав, Ольга подала документы в райсобес на оформление сына в областной интернат для инвалидов по зрению, решив, что будет ежедневно возить его на занятия, а потом забирать обратно. «Таким образом, он будет успевать посещать еще и музыкальную школу, – резонно рассудила женщина. – С вокальной студией, конечно, придется распрощаться, но это не смертельно. В интернате наверняка имеется собственный хор, и Ванин талант найдет там свое применение».

– Мам, как выглядит моя новая школа? – поинтересовался мальчик, войдя в пахнущее свежим ремонтом помещение.

– Это – красивое темно-желтое трехэтажное здание, сынок. При входе, светится вывеска «Препятствие». Длинный коридор оснащен направляющими поручнями, за которые можно держаться. На высоких потолках тихо гудит целая батарея длинных белых ламп дневного освещения, таких же, как в детской поликлинике. Большие окна выходят в дикий парк. Стены коридора обшиты мягким коричневым дерматином. Таким же, как входная дверь в нашу квартиру. Сейчас мы подходим к ведущей наверх лестнице. На ее перилах шрифтом Брайля выбиты номера этажей. Вот потрогай! Это – единичка, значит, первый этаж. Первая и последняя ступеньки лестницы окрашены в белый цвет для тех деток, которые, хоть и плохо, но все-таки видят. А еще, Ванюша, мы идем с тобой сейчас по резиновой дорожке-ориентире, ведущей с первого этажа на второй и выше. Приближаемся к кабинету директора интерната Ильи Федоровича Воробьева. Он нас с тобой уже ждет.

Директор оказался невысоким лысым мужчиной лет пятидесяти, одетым в темно-синий костюм-тройку, белоснежную сорочку и синий галстук.

– Ну, здравствуй, Иван Котельников. Добро пожаловать в наш интернат! – протянул он новенькому руку, и тот тут же ее пожал.

– Ты совсем не видишь? – заглянул директор в протянутое ему Ольгой направление из райсобеса.