«Вам нужно избавиться от вашего „медвежонка“, – сказали Ольге в травмпункте, накладывая гипс на большой палец, вывихнутый Иваном при очередном падении на выставленную перед собой руку. – Иначе не быть Ванюшке пианистом. К тому же, в следующий раз может случиться и сотрясение мозга».

Пришлось подарить шпица внуку Владимирской, продолжавшей заниматься с Ваней, несмотря на его поступление в музыкальную школу. Ольга же вынесла для себя урок: «Больше никаких животных! У сына – очень ранимая психика. Он тяжело переживает потерю каждого домашнего питомца: долго не может успокоиться, плачет, плохо спит. Пора ему начинать общаться со зрячими ровесниками.

Ольга понимала, что сыну придется жить в мире, приспособленном для зрячих людей, общаться с нормально видящими детьми, которые будут проявлять к нему повышенный, не всегда доброжелательный, интерес. Что адаптация в любом детском коллективе будет зависеть от его коммуникабельности и умения вести диалог. Причем, вести его так, чтобы, с одной стороны, не настроить против себя окружающих, а, с другой, отстоять свои границы и добиться поставленных целей. «Когда нет друзей-товарищей – нет и конфликтов, – размышляла женщина. – Но оградить ребенка от травматичного общения – не всегда значит ему помочь. Он должен сам научиться разруливать свои конфликты и непонятки.»

Но ребята хороводиться с незрячим соседом не торопились. Ваня тоже не лез к ним со своей дружбой. Он просто боялся подойти к кому-нибудь из них, чтобы познакомиться. Ольга пыталась сделать это вместо него, но «контакт из-под палки» к дружбе не приводил. «Зрячие» соседи не принимали Ваньку в свою стаю, как, впрочем, и его коллеги по вокальной студии «Соловейки». И если последнюю ситуацию Ольга объясняла обычной детской завистью: Ваня был солистом, а остальные ребята – стоящим за его спиной хором, то поведение соседских детей ее обескураживало. Вся надежда была на музыкальную школу.

Но и там сближения с ребятами не получилось – после уроков все торопились домой и вместе собирались лишь на занятиях по музыкальной литературе, хоре да на отчетных концертах. А потом Иван был моложе всех, а малявок, даже зрячих, старшие не особо привечают. «Ладно, буду пока единственным Ванькиным другом, – решила Ольга. – Главное, чтобы он не охладел к музыке, и чтобы педагоги не разочаровались в его способностях».

С последним, слава богу, все было в порядке. Педагоги любили незрячего ребенка, отмечая его старательность, усидчивость, любознательность. «У Вани – талант от бога, – твердили они в один голос. – Научиться играть, не зная нотной грамоты, рассчитывая исключительно на слух и музыкальную память, это почти невероятно! Представляем, какие колоссальные усилия ему приходится прикладывать для того, чтобы выучить даже небольшую композицию».

Сам же мальчик вовсе не считал, что он перенапрягается, поскольку с Владимирской уже прошел программу первого класса. Над интонацией и введением звука педагог музыкальной школы работала с ним, как с обычным зрячим ребенком. Единственным отличием было то, что она клала свою руку на ручку Вани, чтобы показать ему, каким движением нужно играть. Иногда просто брала пальчик ребенка, и сама делала им движение, а Иван старался максимально точно его повторить.

В музыкальной школе он учился не только игре на фортепиано. Он изучал сольфеджио, вокал, музыкальную литературу. На последней юный музыкант просто запоминал материал и отвечал его так же, как и зрячие дети. Он рассказывал педагогу правила, строил аккорды, отгадывал, какую мелодию она играет. На занятиях по вокалу было то же самое: слова и мелодию произведений Ваня учил на слух. Учитель рассказывал парнишке об интонации, звуках, дыхании, мышцах, которые участвуют в пении. Все наставления педагога он впитывал, как губка. Ольга была рада такому результату, да и медики одобряли его занятия музыкой, поскольку последняя развивает память и мелкую моторику.