– Вы всерьез говорите? – спросил Дрынов.

– А ты, что не видишь?! – воскликнула Варвара. – В создавшейся обстановке не до увеселений – танцевать и раздеваться я заканчиваю. Я на себя критически посмотрела! Чего и тебе, Дрынов, желаю.

– Урок впрок, – пробормотал Дрынов. – Список осознанного объемен – мы следует не распространяться об истине, выискивать собственные недостатки, восхвалять вредных насекомых… я буду в меньшинстве. Не в полном одиночестве – со мной же мудрец… и стриптизерша. Она выделывалась перед вами, не чтобы вас совратить.

– Безусловно, – кивнул Доминин. – Она порядочная женщина. Возжелай она со мной слиться, она бы попросила тебя уйти. Я отказываюсь думать, что она вынашивал план в отношении нас двоих. Она перед нами раздевалась, но она раздеваться и перед большим количеством мужчин. Не спит же она со всеми.

– Едва ли, – промолвил Дрынов.

– Я даже с хозяином не сплю, – сказала Варвара. – Не рискую из-за привязавшейся к нему особы. Мамзель она воспитанная. Но сколько бы ни было в ней воспитания, за мое поползновение к хозяину она меня разорвет.

ВИКТОРИЯ, воззрившаяся на морщащегося за стойкой Захоловского, не дает ему покоя своим любвеобильным, немигающим взором.

Михаил «Косматый» грызет вафлю, представитель государства Чурин читает «Российскую газету», Марина Саюшкина гладит ладонь мрачного Александра Евтеева.

Притулившийся у входа почтальон Гольцов озабоченно водит по полу не снятыми лыжами.

– Товарищ представитель! – воскликнул Гольцов.

– Ну, – отозвался Чурин.

– Вы мне смазку не достанете?

Михаил «Косматый» поперхнулся.

– Мне для лыж, – пояснил Гольцов. – Они что-то неважно скользить у меня стали. Возможно, это я ослаб и ногами уже не так двигаю, ну или лыжи от использования все ободрались и задерживают мой ход лишь поэтому. Если только лыжи, я спокоен. Могу ехать и медленно – не на пожар же бегу.

– А в случае погони? – спросил «Косматый».

– Да кто за мной… кому я….

– Извращенцам, – промолвил Евтеев.

– К их юрте я не приближаюсь, – пробормотал Гольцов. – Почтового адреса у нее нет, но корреспонденцию я бы им не повез, когда бы он и был, полагающие иначе весьма ошибаются! В ту часть леса и лесник Филипп с его теткой Изольдой не суются, что обо мне-то говорить!

– Труслив ты, почтальон, – сказал «Косматый». – Душа у тебя заячья, что нынче повсюду обыденно – международный стандарт. Я по загранице не рыскал и по поводу храбрости тот народ не прощупывал, но хозяин заведения провел за бугром где-то столько же, сколько я за колючей проволокой, и мы у него поинтересуемся, смелее ли там человечество, чем у нас. Ни на грош не смелее?

– Я работал в Африке, – ответил Захоловский.

– И что дальше? – спросил «Косматый».

– Всю заграницу по Африке я бы не мерил. Обобщений между ними и европейцами, или между ними и австралийскими туземцами я проводить не стану, но средний африканец по заснеженному лесу к юрте извращенцев не направится.

– Я иного и не ждал, – промолвил «Косматый». – Твой африканец – тоже трус.

– Африканец не дурак, – сказал почтальон. – Мы его, слава богу, не глупее и к юрте мы не ходим. Не ходим, «Косматый»?

– Не ходим, – кивнул «Косматый».

– А я бы к ней сходила, – сказала Евтееву Марина Саюшкина. – Мне это не так страшно, как вам, мужчинам.

– Еще сходим, – пробормотал Евтеев.

– Когда? – спросила Марина. – Я предлагаю не спешить. Прежде давай к твоему однокласснику прогуляемся.

– К нему совсем потом, – сказал Евтеев. – Нам необходимо уважать его занятость.

ПРИШЕДШИЙ с озера Брагин, оглядев комнату, изумился и потребовал объяснений от двинувшейся к нему Вероники Глазковой.