Перекладывая из руки в руку гантель, Евтеев следит, какой же это вызывает резонанс, но, похоже, что никакого.

– Задушевного контакта я между вами не наблюдаю, – сказал Евтеев. – Даром, что вы отец и дочь, такая родня – ближе некуда. Меня, что ли, стесняетесь. Если бы я вышел, вы бы, наверное, побеседовали.

– Но ты бы тогда ничего не услышал, – процедил Саюшкин.

– Я мог бы встать под дверью и подслушивать.

– Не выйдет, – сказал Саюшкин.

– Верно, себя мне не переломить, – кивнул Евтеев. – Мою порядочность. Недостойным действиям она воспротивится категорически, да…

– Тебе помешает не она, а расположение комнат, – сказал Саюшкин. – Они смежные – эта и та, которая за дверью, и в которой все еще обедают фермер и остальные. Тайком тебе по ту сторону двери не пристроиться.

– А в открытую? – спросил Евтеев.

– Нам с тобой? – переспросил Саюшкин. – Без уклонений?

– Придет и это время, – промолвил Евтеев. – Но я о той комнате. Вы уяснили?

– Не исключено, – ответил Саюшкин.

– Тут у нас комната и там у нас комната. В этой были бы вы, а я бы ходил по той – открыто. В открытую. Прогуливался бы и прислушивался. И кое-что бы услышал.

– Хрен бы ты нас расслышал, – заявил Саюшкин. – Вздумай мы с дочкой поговорить, мы бы вполголоса говорили.

– О незначительных вещах, – сказала Марина. – Не влезая друг другу в душу.

СЕКТАНТ Григорий Доминин практикуется в созерцании на крыше салуна; пристальный взгляд размеренно гуляет, губы сжаты неплотно, на лице печать веры и сопричастности всему выпускаемому и пропускаемому через себя; небо и то, что под ним, сливаются в Неописуемое Целое.

Дрынов и Волченкова, боясь Доминину помешать, к нему не приближаются.

– Тебе скоро возвращаться? – спросил Дрынов.

– Хозяин меня уже хватился, – ответила Волченкова. – За мое отсутствие мне будет серьезный разнос.

– А ты увольняйся. Становись, как я, вольным человеческим существом. Я считаю себя свободным, и этого меня не лишить, но за ним бы я пошел, куда бы он ни указал… сектантом ты его не называй. Нам надо подобрать ему более почтительное определение.

– Типа мистика? – поинтересовалась Волченкова.

– Типа того, – согласился Дрынов. – Типа духовного воспитателя. Чтобы меня ничего не отвлекало, он надавил на твоего хозяина, и тот распорядился меня бесплатно кормить. Ну, ты в теме.

– Я бы тебе что-нибудь и украдкой плеснула, но тут скрытничать ни к чему – выдача трехразового питания им одобрена. По поводу приятных дополнений в виде алкоголя хозяин четко не высказался. Я его спросила, а он схватил двумя пальцами мое лицо и прошипел: «Сгинь, дура!». Распсиховался мужчина. Он и до моего вопроса на взводе был.

– Вопрос все равно лишний, – сказал Дрынов.

– Наверно.

– Я же не пьющий.

– В таком случае и подавно, – кивнула Волченкова.

– Море накатило на берег и назад не отошло, – промолвил сектант Доминин. – Липкий снег засыпал дома по самые крыши. Из-под него не выбраться. Он намертво все закупорил, и воздух через него не проходит – землетрясение его разметает, и люди смогут дышать, но подобной встряске надлежит идти от Бога, а не от других людей, взрывы устраивающих. Это отнюдь не одно и то же. Какие бы напасти ни насылал на нас Создатель, в них непременно имеется нечто положительное, а действия, совершаемые людьми, позитивной ценности зачастую не представляют, вред и точка. Подойдите ко мне, Дрынов.

– С Варварой? – спросил Дрынов.

– Она мною уже испытана. Теперь я испытаю вас. Идите сюда и встаньте поближе к краю.

– Да зачем, – пробормотал Дрынов. – Вы меня… я и… зачем…

– Ступай, Дрынов! – сказала Волченкова. – Слушай, когда тебе говорят! И не пугайся, раскрепостись, классное испытание! Поверь мне на слово.