Но опять не успел закончить свою эмоциональную речь.

Оборов вдруг развернулся и со всего маха ударил его по лицу. Ударил хлёстко, жестоко, вложив в кулак всё раздражение, что накопилось к концу уже двухчасового спора.

Веня пошатнулся, но не упал. Глаза его расширились до неузнаваемости, переполнились бешеным гневом и чуть не выскочили из орбит.

– Сволочь! – заорал он и, выкинув перед собой руки, бросился на оппонента. Оба остервенело схватились, мутузя друг друга наотмашь, с глухими стонами грохнулись на диван. Диван охнул и подломился на ножках. Кнопка вскочил и завизжал. Кто-то заорал:

– Бей его! Давай! Бей!

Полетел идиотский рефрен:

– Венька гад. Венька гад.

А старик Минский дико захохотал.

Рыжий смачно выругался и кинулся разнимать…

Но было уже поздно. В гостиную ворвались санитары и мигом растащили безумцев по палатам. Дискуссия закончилась.

И только Веня, отчаянно ворочаясь в смирительной рубахе и пуская изо рта пузыри, ещё до самого вечера выкрикивал:

– Бородино! Бородино! Бородино!..

Крепко обняв ненаглядную половинку, я расцеловал её пухленькие щёки и выскользнул из-под одеяла.

– Омлет? – сладко прошептала она.

– И кофейку покрепче.

– Ага.

Выйдя из душа, я навёл утренний марафет, надел брюки, идеально отглаженную рубашку, накинул галстук и поспешил на кухню.

– Милая, помоги пожалуйста.

Нежные руки прикоснулись к шее и по телу упруго хлынула горячая волна возбуждения. Мы встретились губами. Настойчивый поцелуй прервался лишь после того, как галстук лёг идеальным узлом. Лукаво улыбаясь, она стряхнула невидимую пылинку с моего плеча и показала пальчиком на стол.

Я с вожделением вдохнул аромат капучино, сделал глоток и накинулся на омлет.

– Вкусно?

– Божественно!

– Не опаздывай вечером.

– Работы много, но постараюсь.

– Не пожалеешь.

После завтрака мы распрощались в гостиной ещё одним долгим поцелуем.

Улица была пустынна. Так и не стерев с лица блаженную улыбку, я вырулил со стоянки, глянул на часы и решил, что ещё успею заскочить домой к жене.

Утром опять заходил Пушкин. Хмурый, небритый. Ни тебе здрасьте, ни разуться. Плюхнулся в кресло и обречённо вздохнул:

– Что делать?

Я развёл руками.

Он молчал минут пять, чертыхнулся и ушёл.

Мается.

Да вот ещё и натоптал, прибирай за ним…

И слова поперёк не скажи.

Чуть что, к барьеру.

Собаки – зло. Шутовское, разумеется. Но всё же.

Кинется если, лучше сразу на дерево. Отдышаться и порядок. Хорошо. Теперь самое интересное. В глаза им смотреть. То, что лают-заливаются, слюной брызжут, лапами скребут – не важно. Глаза. Глаза главное. В них – тоска неизбывная. Сразу видно, не поймать в самом деле стремились, не укусить. Так, перебеситься. Размяться. А что не лежится-то? Откуда прыть дурная? Зло. По-человечески говоря, дьявол в башку вселяется и давай колобродить… Марионетки. Фу на них!

Хозяева (так они себя звать привыкли) странные. Беспокойные. И по дурости за тапки трясутся пуще всего. Я что, обоев не найду? А капризные какие – страх. Всё им не так. Щёки из-за ушей торчат – лежебока, рёбра из боков – паршивец. Колбасу стащишь – в крик. Спать ляжешь – кис-кис-кис. Определитесь уже!

Мелкая ничего. Глупая, понятно. Но почти своя. Помурлычешь ей малость – засыпает. Слюнки пускает забавно во сне. И пахнет, как булочка. Дитё ж.

Хвост! Стой!

Куда опять? Лучше б кашу доела, чем за хвост. Чего за нежное-то тянуть! Не чужой ведь. Да отпусти ты, больно. Больно, говорю!

Ну, вот. Умишка, будто я наплакал. Чуть что, в слёзы. Неженка. А береги ручонки. Ладно-ладно…

Смотри-ка, бантик. Ой, какой бант-и-ик! Мы его вот так – раз. И вот так. Тра-та-та, чики-брики. Опс! Видала.