– Извините, вы кто? –  спросил я, выковыривая кость из зуба.

– Юлия Васильевна.

– Юлия Васильевна, вы не волнуйтесь. За кем вы ухаживали?

– Я же говорю, за родственницей вашей. Я уехала, понимаете, а она умерла. Я всех, кого знала, обзвонила, еле-еле телефон вашей мамы нашла. Она мне тогда давала, да я потеряла.

– Так она умерла? Когда?

– Да дней шесть уж будет. Или семь? И сообщить ведь некому. И мама ваша уехала.

– И где она теперь?

– Ну как… говорю же, Егор – очень хороший человек, ему можно доверять! Про вас он не знал, понимаете? Все организовал, всё сделал. Ну, расходы, конечно… Но он говорит, всё сам. Всё сам! Как соседи.

Наверное, дама была глуховата. Она кричала в трубку своим слабым дребезжащим голосом, а я слушал, пытаясь вникнуть в суть её восклицаний.

– Так её схоронили?

– Ну да, все прилично сделали, вы не переживайте. Мы ведь вас найти не могли, вы поймите!

– Я понимаю, понимаю.

Чтоб мне лопнуть! Я вообще ни черта не понимал!

– А вам надо приехать. Сама-то я не знаю, это к юристам идти надо. Ведь квартира! Вы ведь наследник, я думаю. Или нет? Мы уж прибрались. Так вы приезжайте, только позвоните сначала, чтоб я пришла.

Лохотрон какой-то. Какая ещё к чёртовой матери квартира?

– Хорошо. Юлия Васильевна, куда ехать?

– Вы сегодня приедете? Скоро?

– Да-да.

– Тогда я подожду вас, а то уже уходить собиралась. Улица Достоевского, дом пять. Алло! Вы меня слышите? Там ещё стройка рядом, вы её обойдите, а то многие найти не могут. Там дорога есть, у овражка. Вы слышите?

Мы с Юлией Васильевной сидели за столиком в старой кухне, где ещё недавно был погром с кислой лужей у холодильника, а теперь установился напряжённый, созданный быстро и ловко, порядок. Мы сидели напротив друг друга и ждали соседа Егора, моего похоронного благодетеля. Юлия попивала чаёк из маленькой красной чашки. Мне она тоже предложила, да у меня кусок в горло не лез.

Юлии Васильевне было под семьдесят. Блёклая и болезненная, одетая в старушечью шерстяную кофту и серое платье, со слезящимися красноватыми глазами и бледным ртом, она была даже жальче, чем я представлял по голосу. И скорее всего, страдала диабетом – об этом говорили белая сухая кожа  и полнота – не слишком явная, но неприятно рыхлая. А ещё то, что её мучила жажда – только при мне она выпила три чашки, а чайник уже опустел.

– Ну, так вот, – продолжала она, прихлёбывая. – Я ведь никуда обычно не уезжаю. Всю жизнь здесь и прожила. Ну, а бабушка ваша мне и вовсе как родная. А недавно напротив сосед поселился. Хороший мужик, молодой. То лампочку вкрутит, то мебель поможет переставить. Такие сейчас редко. Ну, то да сё, разговорились как-то. Я и говорю, мол, вырваться никуда не могу. У меня ведь внук, внучка. А тут не бросишь! А он говорит – да не проблема. Мне, говорит, всё равно делать сейчас нечего, работы мало. Ну, это, мол, благое дело, старикам помогать. Да я не сразу уехала! Надо же посмотреть – что за человек. Ничего так. Всё может. Медик.

– Вы, Юлия Васильевна, давно за бабушкой ухаживали?

– Да уж лет двадцать пять помогаю! Да. Сначала-то она в силе была, я только приду да всё приберу. Ещё готовила, если просили. Вот папе вашему всё пироги пекла, он любил. А уж последнее время… Она ведь не вставала уже лет десять, а то и больше. Да из ума выжила совсем. Раньше ведь  люди крепкие были, кто войну-то прошёл.

– Ну, а дальше… вот вы уехали…

– Уехала на десять дней. Сын у меня в Казахстане, так пока доберёшься… А Егор звонил, рассказывал…

Зазвенел хрипловатый звонок. Лёгок на помине. Юлия Васильевна, шаркая тапками, пошла открывать.