Последняя здравая мысль, перед тем как его губы вжимаются в мои. Удар молнии, не иначе.

Меня прошибает электричеством, шарашит по полной, бьет в солнечное сплетение. Самообладание летит к чертям. И я кидаюсь в этот поцелуй, как в омут с головой.

Жадные, голодные поцелуи, болезненное узнавание того, как может быть только с ним, только с ним одним. Жаркое дыхание и лишь ему присущий вкус. Целуемся как одержимые. Как будто сегодня последний день на Земле.

А мы – единственные люди на ней, ответственные за продолжение человеческого рода.

Черт, я скучала.

Бешеный напор сменяются неторопливой нежностью, язык Барова лениво гладит мои губы, уже не толкаясь во влажную глубину.

Я словно пьяная, держусь на последней ниточке, боясь упасть с обрыва в пропасть, полететь туда и погибнуть, разбившись с позором.

Кто я после того, как позволила случиться этому поцелую?
Слабачка. Поплыла, как желе. Дура!

Мне нужно срочно сказать какую-то гадость, чтобы испортить момент и разорвать это чертово притяжение между нами…

– Еще раз поцелуешь, приду к тебе ночью и прикончу! – сощурившись, выдаю, когда он отрывается от моих губ и смотрит в упор с победным блеском в глазах.

Баров будто был готов к чему-то подобному.

Спокойно отпускает меня и отходит на расстояние к холодильнику.

– И что? Даже ничего не скажешь? – неистово злюсь от его железобетонного спокойствия, которое он демонстрирует.

Поворачивается ко мне и скрещивает руки на груди, скалясь, как пират.

– Ты придешь ночью. Это всё, что я услышал.

Застываю на месте. Ничего себе заявление.

Да как он смеет! Я приду к нему? Скорее полюса света сменят друг друга!

– Знаешь что! – вскидываюсь, дергая головой.

Губы еще горят от жаркого поцелуя. А Баров убивает своей невозмутимостью.

– Что? – изгибает бровь в дугу. Уголок губ поднимается кверху. Смешно ему?

– Ничего! – выпаливаю глупо, скукоживаясь на месте.

Отворачиваюсь и занимаю руки бездумным перекладыванием предметов с места на место. Неспособность соображать выводит из себя. Это всё бывший и его присутствие. И его сшибающие с ног поцелуи. Мозги в кашу, всмятку просто, голова набекрень.

Пора на выход. Куда угодно, лишь бы не рядом с ним.

Хватаю графин воды со стола и пустой стакан и устремляюсь в комнату, к беспомощному дедушке, который точно не откажется от питья в такой жаркий день. В спину мне слышится злорадный смех, как в фильмах про супергероев.

Злодейский. Хренов Джокер, искореживший мне всю душу.

Ничего. Оклемаюсь и примусь за него всерьез. Скажу, чтобы не смел лапать, целовать.

Да даже чтобы не смотрел! Он это право потерял уже давно.

Фух! Влетаю в комнату и нахожу взглядом Петра Дмитриевича. На диване так и лежит. А где же ему, бедному, быть? Он без чужой помощи даже пойти никуда не может. Бедняга. Сердце сжимается от сочувствия.

– Водички не хотите? – предлагаю тихонько, подкрадываясь как воришка.

Старик расплывается в улыбке, чуть приподнимаясь на диване, насколько позволяет сила его рук. Я тут же подбегаю и поправляю подушки, подавая стакан воды.

– О, Бог услышал мои молитвы. Вероника, ты просто чудо. А что там Арсений?

– Ужин готовит. Картошку и селедку с луком.

– Неплохо, – одобрительно кивая, Пётр Дмитриевич вручает мне стакан и вытирает рот рукой. Чуть убавляет звук телевизора, а то он слишком громко работает. И это даже хорошо. Значит, он не слышал, что происходило в кухне. – Ну что, Вероника, давайте знакомиться.

– Давайте, – с улыбкой сажусь в продавленное кресло, оглядывая старинный интерьер деревянного дома. Ковер с оленями на стене, выцветшие фотографии, яркие полосатые паласы, тюль на окнах, герань на подоконниках. Уютно здесь, а еще прохладно, несмотря на жару. И кондиционер не нужен.