Не страна – заповедник для всяких хищных тварей с неумеренным аппетитом. Местные увидят, уже не дивятся, поздороваются и руку даже протянут.

Кто-то пытался поначалу бороться с ними, дихлофосом брызгали, к совести призывали, глупцы, потом махнули на всё: времена видимо нынче такие – мусорные. Мухам да вот этим тварям самое вольготные время. Авось переживём?

Были Дзиньгаревичи советскими бригадирами, планоугодниками, глазки верой горят, речи пламенные, фразы оточенные, от зубов отскакивают.

Стали господами они, не сразу, постепенно, и сами пока привыкали, и других приучали, нагибали. Одёрнуть-то теперь некому – в бывших обкомах запустение, серые клерки шмыгают по коридорам, и тоже глазками по сторонам стреляют в поисках съедобного.

Что со вкусами стало? Ничем не брезгуют. Не зря сказано: одного духа злого прогонишь, держись, семерых приведёт.

Ах, душа неприкаянная, бунтарская, революционная, видишь, чем чистилище твоё обернулось. Бедой в семеро.

А теперь и подавно, дай крысиному роду свободной демократией без кота пожить, он, род этот, закрома все вычистит, что не сожрёт обязательно загадит, и так во вкус войдёт, что и на людей, как на источник белка смотреть станет.

Не унимаются Дзиньгаревичи, звон по стране такой пошёл, народ с опаской шепчется. «Слыхал, братки с властью обручаются». – «Оба?!» – «Оба». – «Разврат!»

Кому разврат, а кому плутократия. Кто из нас не грешен: допусти в спальню, да свет выключи такой Содом и Гоморру устроим, страна ахнет, всплеснёт руками: страсти-мордасти какие, не приведи господь, и против воли покраснеет.

Вот и придумали слова всякие, экономически праведные, заретушировать неприглядные места, срамные.

Сидит Дзиньгаревич ногу на ногу закинул, взгляд (глазки-то прежние: маленькие подвижные, так и шныряют по сторонам, цепляются), во взгляде нынче перемены произошли: от прежней осторожности да опаски и духу не осталось, не смотрит – одаривает, не бровью ведёт – повелевает.

Ещё не род, не династия, но уже порода солидная.

Сергей Эразмович вздыхает и, пятясь, прощается, не забыв тихонечко прикрыть дверь в покои.

За дверью облегчённо вздыхает и преображается, сразу выпрямляется, деловито одёргивает пиджак модного горчичного цвета и со всей присущей ему прытью устремляется к выходу. Бесцветные глаза, озаренные лучами светлого будущего, кажутся осоловевшими от счастья, широкие губы периодически открываются, и тогда он превращается в кита в момент лова всякой планктонной мелочи.

Светло-рыжие волосы добавляют сходства с морским обитателем – их словно вылизало морским течением и плотно прижало к большой голове, особенно выдающейся в лобной части.

Он важно плывёт над красной дорожкой, проворно следуя коридорным капризам, а перед глазами золотая отмель, в глубине колышущихся изумрудных зарослей великолепного парка, среди цветущих диковинок, прячется жемчужная раковина, резные створки нежнейшего абрикосового цвета, внутри расписной перламутр и в окружении всей этой царской роскоши – драгоценная жемчужина. Сергей Эразмович даже остановился и сладко открыл рот и весь зарделся от удовольствия.

В его мечтах образы аллегоричны. Жемчужиной он представляет свою персону, владельцем собственного санатория.

Кто же он, наш милый безобидный мечтатель, плывущий в поисках хлеба насущного по московским коридорам власти?

Полное имя его Татьавосов Сергей Эразмович, доктор медицинских наук, директор знаменитого санатория, человек расчётливый и весьма, тщеславный.

Все его звания и должности не его заслуга, хотя он, естественно, совсем другого мнения, и попробуйте упомянуть о роли отца в его стремительной карьере, и усомниться в его собственных возможностях и талантах!