– Даже платье надела, – неожиданно раздраженно проговаривает он в душную тень под окном, до побеления костяшек сжимая в руках новый-старый фотоаппарат, – розовосопляцкое. В белый горошек, когда вчера нацепила куртку с шипами, а потом готовила омлет под «Короля и Шута».

Безумная какофония материнских типажей успела наскучить и разозлить быстрее, чем он мог бы предположить. Неужели придется снова волочить ноги к отцовской перманентности, пялиться на выжженный ревнивым краснодарским солнцем сад и ныть о причудах семьи, в которой ему довелось вырасти, но не родиться? Он стискивает зубы и зажмуривается. Под веками, густо увитыми плющом голубоватых вен, пляшут острые искорки.

Да, типичные подростковые проблемы типичного старшеклассника типичной школы, расположенной в типичном крошечном городке на Юге России. Но кто сказал, что от этого легче? Когда вообще умаление проблемы решало саму проблему?

– Сынок, пойдем ужинать, – разливается мед голоса матери за дверью. – Мы с твоим папой очень хотели бы отметить твое успешное поступление в лучший медицинский университет Санкт-Петербурга!

«Твоим папой».

Сашу передергивает.

– Скорее с твоим мужчиной, чем с моим папой, – с бессильной злостью шепчет он в пыльную темноту. Затем глубоко вздыхает и пробно вытягивает полные губы в искусственно дружелюбную улыбку: еще немного потерпеть, еще каплю вытянуть, и этот театр на вечных гастролях закончится…

Но что, если вся жизнь – один большой театр и, сбежав от матери, отца и Константина, он не сумеет скрыться от масок, которые ему приходится надевать?..

Что, если смысл жизни – это безупречно отыгранные роли, вроде тысяч различных копий нас самих в мыслях знающих не нас людей?

На обеденном столе, криво накрытом праздничной скатертью, красуются залитая остывшим маслом жареная картошка, несколько коробок с пиццей в жирных каплях и курица в непропорционально большой тарелке.

– Твоя любимая запеченная в травах курица, – ласково говорит мать, глядя на Сашу глянцевитым кукольным взглядом. – Все как ты любишь, солнышко. Садись, пожалуйста.

Сердце в груди Александра колотится. Он начинает постепенно терять контроль над собой и прекрасно осознает это, но перспектива испортить семейный ужин осчастливленным ожиданием родителям все еще не слишком прельщает его.

Он кивком приветствует отчима – самого простого в своем образе семьянина мужчину в очках и с небольшими залысинами – и подчеркнуто аккуратно садится на предложенный ему стул. Ситуация похожа на паршивую пародию чаепития у английской королевы, и он, не решившись сымпровизировать в действе этого спектакля, тихо и нервно смеется в бумажную салфетку, едва успев поднести ее ко рту.

– Сын, ты чихнул? – интересуется Константин с уже набитым ртом. – Может, аллергия?

– О да, аллергия, – подхватывает подобострастным тоном Саша. – Наверное, из-за солнечной пыли, сами знаете.

Он смотрит на идиллию между матерью и будто совсем чужим ему мужчиной, изо всех сил подавляя бушующее внутри негодование и неясное смущение за ее поведение. Мириады вопросов роятся в его голове, отказывая ему в праве дышать полной грудью.

«Интересно, а была ли она так счастлива с моим отцом?»

Супруг щекочет Наталью щетиной, целуя ее в белую, недавно потерявшую былую упругость кожу шеи.

«Интересно, они правда любят друг друга или просто играют на этих паршивых театральных подмостках?»

Он гладит ее еще не выделяющийся живот сквозь батистовые складки платья, а она прижимает к нему ладонь мужа.

«Интересно, обязан ли я быть прикрепленным на ниточки к кресту и качественно отыгрывать свою роль на сцене, на которой сейчас стоят мои ноги?»