– На поддержку русского народа! – раздраженно заявила Новосильцева. – Не понятно?

– Может быть, – неожиданно согласился Грондейс. – Но народ в массе своей белых не поддерживает.

– Народ полюбил Маркса? – ядовито поинтересовалась Новосильцева. – О котором и не слыхал. Народу понадобилась мировая революция? Не пойму, Людвиг, когда вы всерьез говорите, а когда смеетесь.

– Сейчас я не смеюсь, – возразил голландец. – Нисколько. Во-первых, Ленин – давно уже не тот ортодоксальный марксист, каким был до девятьсот пятого года. Только прикрывается иногда марксистской фразеологией, чтоб не попасть в изгои в собственной партии. Я давно за ним наблюдаю. И скажу твердо: Ульянов тихо, незаметно, постепенно переходит на позицию народников, на которых еще недавно нападал в своей книге «Кто такие друзья народа и как они воюют против социал-демократов». Его скорее можно назвать адептом русского стихийного крестьянского коммунизма, для которого у Маркса места нет. Наоборот, именно крестьянская Россия, да и вообще русские, для Маркса – предмет ненависти. Он считал русских реакционным народом, а, значит, будущей необходимой жертвой мировой революции. А вот вам во-вторых: объявление белыми войны большевики поначалу даже всерьез не приняли. Посудите сами: донские казаки белых выгнали, Корнилову пришлось уходить на Кубань, где их тоже приняли без особой радости. Да и сколько тогда удалось собрать под белым знаменем? Тысячу-полторы добровольцев. Ни денег, ни оружия, ни людей. Как они собирались воевать с большевиками, скажите мне, – как?

И сам ответил:

– Никак. Я был в белых войсках с самого начала. Еще с Корниловым и Алексеевым. Воевать бравые генералы всерьез не думали и не собирались. Корнилов даже так сказал мне: «У нас не воинство, а клуб по интересам. Мы только обозначили себя в качестве противника Октябрьской контрреволюции – для заграницы. Без чужой поддержки мы просто испаримся». А вот когда к вам влезли мы, Европа с Америкой да с японцами, дали белым деньги, оружие, обмундирование, – вот с этого момента и началась ваша гражданская война. Так что поначалу большевики были просто травоядными. Если власть открывает научно-исследовательские институты, значит, воевать она не собирается. Но когда эсеры и другие стали отстреливать, как куропаток, их вождей – Урицкого, Володарского, а потом чуть не убили Ленина, тут – да, тут красные пришли в ярость.

– И сделали беззаконие законом, – вставила Новосильцева.

Грондейс пожал плечами и, закуривая, попыхтел черной сигариллой.

– В том и суть любой революции, – примирительно произнес он. – Она отменяет все законы. Превращает своих граждан – сторонников и врагов – в убийц. И только через некоторое время, победив противников, вводит новые законы, как правило, более жестокие, чем предыдущие, а потом постепенно их смягчает.

– С вами невозможно разговаривать, – отмахнулась Новосильцева. – У вас на все есть ответ. Который невозможно проверить.

– Есть, есть ответ… И проверить можно. Как там говорят философы? Практика, то есть опыт – критерий истины. Надо только потерпеть и дождаться.

– Вы и существование Бога можете подтвердить на практике?

– Разумеется, – невозмутимо ответил голландец.

– Тогда наливайте! – потребовала она. – Лучший способ проверить все на свете.

– Древние римляне с вами согласятся, – не стал возражать Грондейс.

После очередной чашки Новосильцева обнаружила, что вагон не просто несется по рельсам вперед. Он, как океанский лайнер, вдруг оказался подвержен боковой и килевой качке сразу. Новосильцева потерла виски, несколько раз зажмурилась, потом набрала воздух и задержала на вдохе не меньше минуты. Вагон снова вернулся в нормальное состояние. Все это время Грондейс внимательно за ней наблюдал.