Солдаты, провожая меня к начальнику и, смеясь, говорили обо мне как о «пленном корниловце», и я понял, что все равно пропал.

Привели меня к комиссару Зиновию Шостаку, молодому человеку лет двадцати трех, еврею с живыми умными глазами. Во время войны он бывал в Калифорнии, бегло говорит по-английски и, похоже, был рад встретить в моем лице иностранца. Мои официальные документы ему не понравились. И он решил удержать меня качестве пленника рядом с собой. При этом пояснил, что для моей же пользы. Покинь я комиссарский бронепоезд, красные солдаты меня бы растерзали.

Я сказал ему, что, по заданию своих газет, должен попасть в Киев.

– У вас ничего не получится. Железная дорога между Торговой, Ростовом, Новочеркасском и Тихорецкой перерезана разведкой Корнилова.

– Я мог бы проехать на санях.

– Все равно далеко не уедете. Вас пристрелят в первой же деревне. Лучше я выделю вам купе в моем поезде. Как подданный нейтральной державы вы будете наблюдателем гражданской войны с нашей стороны фронта. И скоро увидите, как рассеется эта мелкая банда (that little bunch) белых разбойников.

Тут прибежал, задохнувшись в панике, красный офицер и отрапортовал, что оборонительный рубеж перед Белой Глиной покинули 230 солдат – дезертировали. Шостак невозмутимо распорядился взять на станции столько же бойцов и отправить на оставленный рубеж.

На мои расспросы о Красной армии, Шостак отвечал, что пока и речи быть не может о формировании регулярных войск. Всё впереди. А до того им приходится довольствоваться случайными солдатами и случайными командирами».

Очень Грондейса заинтересовала персона комиссара.

«Шостак, русский еврей из Крыма, уехал во время войны в Соединенные Штаты, вполне возможно для того, чтобы избежать военной службы. Он умен, хоть и малообразован, но амбициозен. Благодаря своему пребыванию за границей, имеет довольно хорошие манеры, вполне цивилизован. Для своего возраста он на удивление скептичен, не верит в людей. Одержим идеями Троцкого, но не понимает их сути.

Ненавидит аристократов и смотрит свысока на невежественный и покорный народ, который надо просвещать. Считает себя настоящим русским и уверен, что работает ради блага того самого народа. Однако возможностей быть понятым этим народом у него нет. С офицерами и солдатами он обращается пренебрежительно. Красногвардейцы подчас с трудом выносят его, злорадствуют из-за его промахов. Но поскольку они не доверяют всем, кто служил старому режиму, то охотно верят якобы «гонимым при царе»: полякам, латышам, евреям…»

С утра до заката, каждый день Грондейс ездил с Шостаком по войскам. А вечерами до хрипоты дискутировал с красным комиссаром.

Кончилось тем, что Шостак предложил ему съездить с ним в Москву. И Грондейс с удовольствием согласился.

В Москве голландец посетил бывшего главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Брусилова, который перешел на сторону большевиков. Когда Грондейс объявил высшим советским властям, что ему, газетчику, необходимо съездить в колчаковскую Сибирь, то большевики препятствовать не стали. Даже снабдили его охранной грамотой.

Пропуск

Настоящий выдан подданному королевства Нидерланды Людвигу Хермановичу ГРОНДЕЙС, военному корреспонденту буржуазных и социалистических газет и журналов с дозволением собирать сведения не секретного характера для написания им разных правдивых статей.

Помощник секретаря СНК Вилкин

Грондейс раскрыл плоский портсигар из крокодиловой кожи, достал тонкую черную сигариллу и закурил.

– Не угодно ли? – он предложил портсигар Новосильцевой. – Правда, табак бразильский, очень крепкий – не турецкие вам и не греческие. Но сейчас многие дамы за границей и бразильский курят. А во Франции того пуще – чёрный «корпораль».