Миша не успел додумать. Стукнула дверь. Анна Микулишна подняла платок к глазам, взглянула робко на вошедшего мужа, и ушла из горницы.
Семен Иванович присел на край одра. Он долго молился, прежде чем прийти сейчас к сыну. Просил прощения у Господа за грех гнева и раздражения. Миша взял руку отца, и с любовью глядя на родителя, стал целовать большую бугристую длань.
– Отец…
Они были одно целое – отец и сын. Они так любили и чувствовали друг друга, что…
– Миша… Когда закончатся… Когда закончится это упрямство твое…
Мальчик уткнул лицо в отцову рубаху; смешно заёрзал, отодвигая носом тесемки.
– Отец…
– Что?
– А что такое рукоблудие? И этот… как его…
Семен Иванович вдохнул и не смог выдохнуть. Ком воздуха так и застрял у него в гуди.
– Откуда… – проговорил боярин, – откуда ты набрался этой гадости?!
Честными ясными глазами глядя на отца, Миша сказал:
– Учитель в школе говорил. А что это – рукоблудие? И… содомский грех?
Глава 7 Книги
«Не говорите: жену имею и детей кормлю и
дом устраиваю, или князю служу, или власть
держу, или ремесло, так поэтому не наше дело
чтение книжное, но монашеское».
Кирилл Туровский
Дочь боярина Воронцова окрестили на третий день от рождения именем великомученицы Анастасии «… победы на враги поставила еси мук терпением, Христа ради…».
Было много гостей, великие боярские хоромы трещали от здравниц и многолетий.
Миша с особенной детской гордостью смотрел в эти дни на отца. С каким достоинством Семен Иванович принимал именитых бояр, как находил для каждого доброе слово, оделял и вниманием и лаской. До того, как Михаил пошел учиться, отец был для него целым миром – вселенной: могучий, всезнающий, праведный. Но и сейчас, сравнивая отца с иными, отрок видел, что Семена Ивановича уважают не ложно не только за знатность и богатство… а за что-то еще… Миша скорее ощущал это своим детским умом, чем понимал. Видел он и ту разность, отличие их, Воронцовых, от других рязанцев. В иных боярских семьях не чли Платона… сверстники Михаила больше времени отдавали ратным играм; Миша даже говорил без природного рязанского выговора, без «аканья».
* * *
Семен Иванович проводил последнего гостя – Данилу Глебова, пьяного, кричащего. Проводил боярина с честью, и сейчас вернулся в дом, где, несмотря на глубокую ночь, вовсю кипела работа. Убирали гридницу, сносили на поварню объедки и пустые тарели, хлопотливая Анна Микулишна даже заставила девок мыть в сенях полы. Восьмой день по родах… Семен Иванович огладил жену по плечу, сказал:
– Поди, ляг! Спит новокрещенная наша?
Анна с такой нежностью, с такой любовью поглядела на мужа, что боярин невольно прижал её к себе, впрочем, тут же отпустив, дабы никто из холопов не заметил хозяйской слабости. У ступеней, ведущих наверх, в жилые хоромы, давно торчал Приселок, дядька боярчат.
– Что? – спросил его недовольно Семен Иванович.
– Михайла… Семенавич… та… апять…
– Завтра, завтра расскажешь мне о проказах Михаила.
– Та… – Приселок помотал здоровой рукой, – спать палягали… гляжу, не спит… Я глаза закрыл, он та шасть… в горницу чита-а-нную.
«Горницей читанной» Приселок называл Крестовую палату, где в сундуках и ларях, на поставцах и полках хранились книги – великие сокровища воронцовского рода.
Михаил пристрастился ходить в Крестовую даже и без дозволения отца. Чаще он просто рассматривал чудные картинки в книге, называемой «О Соломоне цари басни и кощюны о китоврасе» – изображения дворцов, храмов; или глядел портреты византийских императоров, которыми искусные мастера-новгородцы снабдили «Хождение в Царьград странника Стефана». Но иногда и читал.