Боярчонок не растерялся. Отскочил от первого удара, и сам стал молотить обидчика увесистыми кулаками куда попало.

Школяры выли, гудели, свистели округ, а Васька – верзила вдруг скинул свой рваный тулупчик и ловко набросил его на голову Мише. Повалил боярченка на снег с криком:

– Давай, налетай!

И нашлись у старого школяра дружки, такие же дурные, да драчливые, стали пинать лежавшего мальчика – это по-школярски называлось «бить в подклети». Мише бы, наверно, крепко досталось, если бы Тихон Босой не приволок Приселка. Из школьной избы уже бежал отец Николай.

* * *

По дороге домой однорукий дядька тёр нос, такал сокрушенно: у Миши на лбу вспух синяк, скула алела, у переносицы засохла кровь…

– Ой, хо-хохошеньки. Та мало тебе, что отец тебя кажну субботу сечет, так нет – и без субботы тож сечет… и опять ты. Вот братец твой, Федор Семеныч – прилежный отрок… А ты? Ведь мне батюшке – баярину придется все рассказать…

– Отца дома нет! – крикнул боярчонок и зло саданул коня шпорами.

Дома, улизнув от Приселка, Миша спрятался на конюшне, залез на сено и там, кусая губы, сдерживая обидные слезы, сидел, размышляя, ходить ли ему теперь вообще в школу, и что он сделает с Васькой – верзилой, попадись он ему где один. Здесь хорошо пахло сеном и лошадьми – извечный дух, близкий мужу, воину: о комонь – ты ратник, а ежели пеш – то так, сермяжник. Кони похрапывали, били копытами, хрустели овсом. Из-за огорожи показалось конопатое лицо Архипа Конище.

– Иди себе, – буркнул Миша, – я тебя звал?

Наглый конюх и не подумал исчезнуть. Подтянув большие ноги в лаптях, он залез к барчуку и сел рядом.

– Подрался что ли?

Мальчик ладонью отер мокрое лицо:

– Не по-честному так. Накрыть и бить. И иные с ним. Ежели б один на один, я б его…

В мокрое место.

– Пожалуйся отцу.

Мишка сдвинул брови, буркнул:

– Я сам.

Архип знал норов второго хозяйского сына. Сызмальства такой был – упертый, решительный. Башку себе раздолбит, а по-своему сделает.

– Хочешь, я научу тебя чему…

* * *

Мише казалось, что он и не спал. Как только за дверью послышались шаги сенных девок, он тут же вскочил с постели, стал трясти за плечо Приселка, похрапывающего на полу, и натягивать порты, рубаху. На минуту замер, глядя на иконы. Нет, не прочесть утреннее правило было нельзя.

Приселок, сбитый с толку такой спешкой, все твердил:

– Что эта? Чего та эта?

– Да говорю же тебе – учитель велел по ране прийти.

– Чего эта?

Анна Микулишна только охнула, отерла платочком чело в испарине, перекрестила белой ручкой непоседливого сына. Скорее бы уж вернулся Семен Иванович… тут вот- вот родить…

Около школы было пусто. И, наверное, Приселок точно что-то бы заподозрил, но тут пришел Тихон Босой за ручку с нянюшкой. Укутанная в сто платков, нянюшка скользила, переваливалась, и не ясно было, кто кого ведет в ученье – нянюшка Тихона или Тихон нянюшку.

– Слава Ти, Христе, дошли, – сказала нянюшка Приселку, – заранее выходим. Скользота – то кака, страсть. Я все дивлюсь, как люди на кони ездют.

Нянюшка была говорлива, Приселок тоже любил почесать языком… Миша и Тихон быстро вошли в школьную избу. Здесь было тепло. Сторож уже хорошо протопил печи и сейчас как раз возился с заслонкой в той горнице, где занимался с учениками отец Николай. Сторож щелкнул задвижкой, прислонил кочергу к стене и ушел.

Кочерга – то Мише и была нужна. С колотящимся сердцем, он быстро взял кочергу, подошел к двери и стал пристраивать её так, что бы закрыть дверь, но не намертво, а с ослабой. Потом, под взглядом удивленного Тихона, вынул из своей торбы не азбуку (азбука осталась дома под подушкой), а небольшой бочонок с едко вонявшей смазкой для тележных колес. Мишка тут же вытащил из бочонка заглушку и стал поливать смазкой, тягучей и черной, пол около двери.