Парнишку из избы, словно ветром сдуло. Только дверь хлопнула.

– Куда это он? – изумился Строк.

– За Хлюдом. Потолковать мне с ним надо.

Отец в ответ приосанился и важно огладил бороду. Родительское сердце исполнилось гордостью за сына. Сам посадник к нему явится! Жаль, Млава не дожила…

Украдкой смахнув слезу, Строк со вздохом посмотрел на Тамира. Может, и к лучшему, что мать не видит его. Сколько раз блазнилось отцу как возвращается сын, как входит в дом, как обнимает его. Родной... А приехал мужик чужой. От Яськи, нет-нет, да услышишь слово ласковое, а этот, вон, молчит, будто камень. А ежели чего и скажет, то, словно крапивой стеганёт. Злая наука стесала с приветливого, улыбчивого паренька всю радость…

Когда посадник постучался в дом, старый хлебопёк уже начал подрёмывать, убаюканный тишиной и собственными путаными мыслями. И вот тебе – Хлюд. Стоит в дверях: принаряженный, в новых портах, в хрустящей от чистоты рубахе и скрипящих сапогах. Городской голова отыскал глазами сидящего в под воронцом колдуна, поклонился в пояс и степенно произнёс:

– Мира в дому.

– Мира, – отозвался наузник, поднимаясь.

Хлюд стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу и поджимая пальцы, больно намятые тесными сапогами. В душе он проклинал жену, заставившую его надеть обнову, но испросить позволения сесть не решался.

– Малец сказал, дело у тебя до меня есть, – начал посадник, но под немигающим взглядом тёмных глаз почему-то стушевался.

Если бы не сказал ему Яська, что к Строку сын приехал, сроду бы не признал Тамира. С тем – прежним парнем – посадник знал, как говорить, этот новый был ему незнаком.

– Есть. Идём, потолкуем, – с этими словами колдун кивнул гостю на двор.

Хлюд вышел на свежий воздух, глубоко и с наслаждением вздохнул, повернулся к обережнику, ожидая, что тот скажет.

– Вот что, Хлюд. Ты в городе этом – всем суд и совесть. Просьба у меня к тебе. После смерти отцовой за Яськой присмотри. Ему всё добро оставляю. Он же и дело родовое продолжит. Упреди, чтоб гвоздя со двора не пропало. Ну как обманут парня или обдурят ловкачи какие. И последи, чтоб стол поминальный небедный был, об упокоении сам условлюсь, – в руку Хлюду лег кошель с монетами. – Что останется – парню отдай, не чини ему обиды. Без того натерпелся. Отцу ни слова не говори. Пусть спокойно век доживает.

Посадник понятливо кивнул, пряча кошель.

– По совести сделаю, Строкович, не держи за душой. Как скажешь, так и будет.

Тамир благодарно кивнул:

– Хвала.

– Мира в пути.

– Мира в дому.

На том и разошлись.

Посадник только подумал про себя, что Строк совсем из ума выжил. Уж и скаженному ясно: не будет колдун с опарой возиться, когда от Ходящих роздыху нет. Чуть не целые веси пропадают, а Строк всё одно – о караваях печалится!

Забравшись на лошадь, Хлюд отправился домой, гадая, как так вышло, что толстомясый добродушный и бесхитростный сын старого пекаря переродился в Цитадели в этакого мужа, которого со Строком даже в дальнем родстве не заподозришь. Эх, этого бы чернеца-молодца да засватать за молодшую дочку – была б за ним дура-девка как за каменной стеной: и сыта, и в довольстве, и под приглядом.

А еще среди этих дум, нет-нет, а вспоминалась посаднику жена, и хотелось взгреть сварливую бабу за то, что заставила напялить новые сапоги.

* * *

Едва не до темноты Тамир просидел у сторожевиков.

В городе о ту пору находились только двое. Ель – выученик Дарена да Стёх – выученик Лашты. Парой вёсен раньше они покинули Цитадель и с той поры там не появлялись, передавая оброчные деньги с оказиями. Целителя из тройки колдун не застал – Нияд уехал по окрестным весям договариваться с травниками, чтобы заготовили сушеницы.