* * *

Вечером, дождавшись, покуда отец заснёт, Тамир сдернул с сундука посапывающего Яську и потащил на двор. Паренёк от ужаса лишился голоса, лишь разевал рот в беззвучном крике, цепляясь за дверь. Решил, видать, что хотят его вышвырнуть на улицу, на потеху ходящим. Но обережник безжалостно выдернул трясущегося мальчишку из избы, да ещё подзатыльником наградил.

– Не блажи, – шикнул. – Со мной не сожрут. Поговорить надо.

Малец отчаянно закивал и попятился обратно в дом.

– Да стой ты, дурень, – дёрнул его за ухо обережник, не желая пускаться в долгие объяснения о том, что бояться нечего, поскольку защитные резы на подворье он обновил.

За шкирку Тамир выволок трясущегося паренька под старую липу, отвесил ещё пару затрещин, чтобы перестал вырываться, и сказал:

– Слушай и вникай, бестолочь. Я через день уеду. Завтра поутру сбегаешь за посадником, скажешь: на Строковом дворе ждёт его колдун. Пусть придёт – дело есть.

– Господин, – залепетал мальчишка, у которого горели разом и затылок, и ухо. – Дак он же меня и слушать не станет…

Перед глазами возникли роскошные хоромы городского головы, к которым даже подступиться было боязно. Да ещё в вихрастой голове Яськи не укладывалось, что почтенный Хлюд – самый богатый купец Елашира – к кому-то явится по приказу, будто холоп.

– Как же я такое самому посаднику скажу?!

Но страшный гость не разделял его робости, лишь усмехнулся и ответил:

– Ртом.

В ответ Яська испугано икнул, в душе моля Хранителей, чтобы сын Строка побыстрее отбыл восвояси – в крепость или ещё куда, подальше только. В умишке шевелилась тревожная мысль: «Такой прирежет, не дрогнет. А потом ещё и поднимет». И мальчишке блазнилось, будто въяве он чувствует страшную силу, которая волнами расходилась от колдуна. Но Тамир не заметил, какой жути, сам того не желая, нагнал на паренька, и продолжил говорить:

– Завтра, едва от старосты вернёшься, весь дом от крыльца до охолупня отмоешь. И не приведи тебе Хранители хоть вершок пропустить. Впредь будешь держать всё в чистоте, а за отцом моим ходить, как за родным. Одряхлел он, но на закате дней жить будет, как человек, а не как свинья в хлеву. В баню води каждую седмицу. Стирай. Хлёбово готовь. Да пока он в разуме, проси, чтобы ремесло передал. Как помрёт — дом и пекарня тебе отойдут. Посаднику скажу завтра. Но заруби на носу: узнаю, что слово худое отцу сказал, обворовал или хоть на оборот кончину его приблизил — живьём в землю зарою.

Обмирающий Яська кивал.

– Понял хоть, что я сказал-то? – беззлобно усмехнулся колдун.

Парнишка распахнул глаза, соображая. До него лишь теперь стало доходить: Тамир только что уступил ему – сироте – родовое ремесло вкупе со всем родительским добром.

– Как же так, господин? Коли мне всё достанется, ты-то что наследовать будешь? – залепетал Ясень.

– Я всё, что надо, унаследовал – кровь, плоть их и Дар свой. Лишнего мне не нужно. А необходимое – в перемётных сумах уместится. Если ещё вдруг сюда вернусь, думаю, отыщешь мне в доме лавку и куском хлеба не обнесёшь. Ну а обнесёшь коли, так и я забуду, что тебе обещал, и сотоварищи мои не вспомнят, – усмехнулся он и, больше не говоря ни слова, отправился в избу спать.

Яська потрусил следом, наступая обережнику на пятки. Первый раз в жизни оказался он ночью вне стен дома, оттого и поджилки тряслись. Не-е-ет, о свалившемся на голову богатстве лучше в тепле под одеялом думать. Правда, поперед того как мечтать, ещё вспомнить надобно, как матушка дом прибирала, труд-то завтра немалый предстоит.

* * *

На следующее утро Тамир сварил похлёбку из ячменя, мяса и чеснока. По избе плыл дивный дух. Даже Строк, обычно со стариковским равнодушием садившийся за стол, и тот оживился и поел в охотку. Но, едва Яська облизал ложку, обережник посмотрел на него со значением.