– Ой, Валь! – Лобаниха кинулась опешившей матери на шею и начала рыдать, пропитывая слезами блузку. – Что делать?

– Держись, Егоровна, – вставила Моргуниха, – надо крепиться.

– Эпидемия просто, – задумчиво сказала мать.

– Это заразно? – соседка отпрянула.

– Судя по всему – да. Медицине подобные случаи известны.

– Ой, что делается, – плакальщицы попятились.

– Нин, а с чего ты взяла, что Павел умер?

– Ну так как же? – Лобаниха посмотрела на Моргуниху. – Саша же сказал, он сам видел.

– Саша скоро к своему папе отправится, в соседнюю палату, – отрезала мать. – Павел здоров и прошу прекратить слухи распространять. А иначе… – сделала значительное лицо и показала пальцем в небо, – Виктор Владимирович сообщит куда следует.

– Всем хоботы посверну! – отец услышал сквозь отрытое окно непонятный разговор и на всякий случай напомнил о себе. – Возвращение коленвала!

– Мы пойдем? – испуганно спросила Лобаниха.

– Идите и подумайте над своим поведением, – мать чопорно поджала губы и захлопнула калитку.

– Нам нужен горбатый, – Пашка вылез из крышки гроба.

– Зачем?

– Мамка же говорит, что горбатого только могила исправит. Так?

– Ну.

– А если просто в гробу полежать? Поможет?

– Я откуда знаю? – я пожал плечами. – И это не целый гроб, а только крышка.

– Все равно, надо проверить.

Я задумался. Горбатых в деревне не было, но любопытство уже засунуло когти в мой мозг.

– А если не горбатого?

– А кого?

– Заику можно.

– Кто у нас заика?

– Не знаю.

Мы молча смотрели друг на друга.

– А если дурачка?

– Это тебя что ли? – я рассмеялся.

– Красотьевича можно.

Красотьевич был погорельцем и жил вместе со свиньей Муськой в самодельной хижине на «старой» деревне.

– Красотьевич просто погорелец, а так не дурак.

– Точно?

– Точно. Он когда сторожем на ферме работал, то теленка украл. А когда ток сторожил, то зерно продавал.

– Не дурак, – согласно кивнул Пашка. – А если Васю Пепу?

Пепа был старше меня, ростом повыше, но по уму отставал даже от Пашки и его друзей. Единственной отрадой в его жизни были птичьи яйца. Он не мог пройти мимо гнезда. Ловко как обезьяна залезал на любое дерево и прямо там выпивал яйцо, посыпая солью и заедая черствым хлебом. Уж сколько его гоняли мужики, а все равно. Выйдет, оглянется, что нет никого и юрк на дерево! Только пустая скорлупа вниз сыпется.

– Идея, – я задумчиво потрепал брата по волосам, – но как его заманить?

– Яиц пообещаем.

– Где мы яйца возьмем?

– В ящике.

Мать собирала яйца в посылочные ящики под креслом в прихожей, чтобы потом подложить под квакух-наседок.

– Егоровна нас удавит.

– Это да.

– Сигарет можно предложить, – осенило меня. – Вася курит, а ему бабка денег на сигареты не дает.

– Сигареты где возьмем?

– Пока батя пьяный, можно стянуть.

– Побьет, если поймает.

– Риска меньше, чем если Егоровна с яйцами поймает.

– Так оно да.

Мы крадучись вошли в дом. На кухне громко хохотала мать.

– Свихнулась? – Пашка покрутил пальцем у виска. – Ку-ку?

– Мало ли, – прошептал я, – может прикидывается.

Стали красться к спальне.

– Вы чего? – раздался за спиной голос матери. – Украсть что-то задумали, падлы купоросные?

– Да мы, – пропищал Пашка, – того.

– Чего?

– В комнату к себе шли, – обернулся я.

– Правда? – стоящая в дверях кухни мать подозрительно прищурилась. – Вроде как в зал шли?

– Нет, к себе.

– А чего к себе? Свиньям сварили, коров встретили?

– Мы это, – лихорадочно придумывал я, – хотели книгу взять.

– Какую? – подозрительности матери позавидовал бы иной штурмбанфюрер СС.

– Эту… – я задумался. Ошибка могла дорого стоить, – «Записки натуралиста».

– Зачем?

– Ну, это…

– Птицы, – сказал Пашка.