– Что птицы?

– Как их варить, – Пашка снял кепку и вытер вспотевший лоб.

– У вас есть птицы? – не поняла мать.

– Вдруг поймаем, – брат широко улыбнулся, – и чтобы тебе правильно приготовить, – преданно уставился на мать.

Она задумалась, глядя на нас и поигрывая в руках привезенной отцом сковородкой.

– Мы пойдем? – осторожно спросил я.

– Куда?

– Корову же встретить надо.

– Идите… дети, – опустила сковороду. – А вы знаете, Свечкины думают, что Пашка помер…

– Все там будем, – я развел руками.

– Дуры, ха-ха-ха, – откинув сковородку, засмеялась мать. – Думали, приедут на похороны с пустыми руками – погулять на дармовщинку.

– Клуши, – согласился Пашка.

– Ты молод еще, – одернула мать, – родную тетку клушей называть. Идите, куда шли.

Мы прошли в свою комнату, мать ушла хохотать на кухню.

– Как мы сигареты сопрем? – прошептал Пашка.

– Сейчас, – я выглянул в прихожую. Матери не было видно. – Я в спальню.

Проскользнул в зал, оттуда в спальню. Отец величаво развалился на кровати, положив на груди партбилет. Я осторожно ощупал боковой карман пиджака, вытащил сигареты.

– Кто здесь? – вскинулся отец.

– Я это, Влад. Мамка просила спросить – суп греть?

– Скажи, он мне в тюрьме надоел, – повернулся на бок и захрапел.

Я поспешно выскочил из спальни.

– Что ты там делал? – в зале стояла мать.

– Батя звал.

– Почему я не слышала?

– Не знаю, – я пожал плечами.

– Что ему надо, паразиту?

– Сказал, суп в тюрьме надоел.

– Белочка у падлы, – задумчиво сказала мать, – бредит среди бела дня.

– Уже вечер, – выглянул из двери Пашка.

– Больно умный? – развернувшись, мать ловко пнула его в живот. – Покалечу, купоросник! Коклюш на твою голову и сухотка в придачу! Так что батя сказал? – пристально смотрела на меня.

– Что суп в тюрьме надоел, – я боязливо попятился.

– Зажрался, урод. Давно капустного супа с лындиками не ел. Ладно.

– Плащ пропал, – заблажил из спальни отец.

– Вить, какой еще плащ?

– Как какой? Синий, габардиновый.

– Окстись, Господь с тобой! У тебя сроду такого плаща никогда не было.

– Как не было?

– Так и не было.

– Так он мне приснился?

– Да.

– Тогда ладно.

– Ты, Витя, дегенерат натуральный. Спи, ирод. Ты куда шел? – смотрела на меня.

– Свиньям варить.

– Еще не сварили? – нахмурилась.

– Варим.

– Иди, нечего тут подслушивать.

Я выскочил из ловушки зала, подхватив согнувшегося в прихожей брата. Вышли на улицу, сели у костра варить свиньям.

– Взял?

– Угу, – я украдкой показал вытащенные сигареты, – хорошо, что успел за пазуху их засунуть, а то бы попался.

– Батя не хватится?

– Он пьяный, ничего не будет помнить.

– А Пепе хватит?

– Должно хватить, тут почти полная пачка.

Между тем, в куркурятнике шло совещание.

– Валька что-то крутит, – уверенно заявила старшая Свечкина, – она хитрая, синтепонщица еще та.

– Она может, – Лариске не раз перепадало от нашей матери. – Что будем делать?

– Звякну-ка я еще разок Лакизе (девичья фамилия Лобанихи), – тетя Нина пошла к телефону и заказала межгород. – Нин, это опять я. Что там у вас творится? Я Вальке позвонила, она говорит, все нормально.

– Сходили мы с Танькой Моргунихой к Егоровне. Ты не поверишь, она пьяная валяется, еле встала.

– Как пьяная? – оторопела Свечкина. – А Витька где?

– Владимировича нет, – на ходу сочиняла Лобаниха, – а у Егоровны весь дом голый, ни матрасика, ни простынки.

– А Пашка?

– Пашка умер, а хоронить не хотят, – очень натурально всхлипнула соседка. – Ты же знаешь, Егоровна жадная.

– Это да.

– Я понимаю, он шкода был, всех допек, но нельзя же так? Не по божески, не хоронить-то. Да?

– Жди, мы завтра приедем и разберемся.

Васю мы встретили, когда шли встречать скот.