– Новенький? – спросил меня он.

– Новенький, – ответил ему я.

Отец Митрофаний снисходительно оглядел меня с головы до ног и, ни с того ни с сего, вдруг разразился эмоциональной проповедью, в которой сквозила эдакая нарочитая надменность.

– Человечество погрязло во грехах! – сотряс кулаками в воздухе он. – Сердца людей стали чёрными! И не удивительно, что в скверну обращается всё, к чему они прикасаются! И все грехи человечества сможет смыть лишь только новый всемирный потоп! И очень скоро грядут великие испытания, дабы очистить сотворённую Богом землю!

Каким это образом соотносилось со мной, я, честно говоря, так и не уразумел.

Во время этой душевной «проповеди» случился один презабавный момент. В самый разгар возмущений по поводу греховности человечества, отец Митрофаний с яростью прихлопнул какую-то появившуюся на его щеке букашку. При этом он сопроводил свою экзекуцию настолько крепким и ёмким словцом, что это ставило под большие сомнения его священный духовный сан.

Работать с отцом Митрофанием было совершенно невозможно. И все, кто работал под его началом, – как правило, это были трудники; послушников ему не доверяли, – к концу рабочего времени мечтали, наверное, только об одном – чтобы его кто-то взял, и убил.

Он совершенно не давал никому работать. Всё его руководство заключалось лишь в том, чтобы подскакивать поочерёдно к своим подчинённым и вставлять им за что-нибудь какой-нибудь щедрый и сочный втык. Вставлять даже в том случае, когда вставлять его было абсолютно не за что. Но отца Митрофания это не останавливало. Он буквально во всём умел находить причину для своего недовольства.

Мне вот, например, было поручено перебирать капусту. И каждый раз, когда он ко мне подходил, я, по его мнению, делал что-то не так: то слишком много отрезал гнили, то, наоборот, слишком мало; то слишком некомпактно складывал кочаны, то, наоборот, слишком близко их друг к другу клал.

На складе, под потолком, висел большой транспарант: «Трудовое послушание – это освобождение души!». И это действительно было сказано в точку! При выражении впечатлений об отце Митрофании, душа у всех действительно освобождалась.

Есть одна такая старинная русская поговорка: «А Васька слушает, да ест». Вот и я, на манер этого Васьки, терпеливо перебирал доверенную мне капусту и, выполняя полученный наказ от Семёна, осторожно стрелял глазами по сторонам.