Люди – грубые и живые. По дороге внизу двигалась толпа: крестьяне в грубых туниках гнали ослов, нагруженных мешками зерна; солдаты в кожаных доспехах шли строем, смеясь и толкая друг друга. У подножия холма раб с обожжённой на солнце спиной тащил на плечах корзину с рыбой – её серебристая чешуя блестела на солнце, как маленькие монетки. Воздух звенел от стука молотков (где-то строили новый дом) и криков торговцев: «Cave calidum panem!»(«Горячий хлеб!»). Запахи обволакивали, как густой суп: кислый винный дух из ближайшей таверны, аромат жареного мяса с рынка, и под ним – вездесущий запах человеческого пота и оливкового масла. На краю дороги стояла глиняная табличка с грубо нацарапанной надписью: «Lucillus fecit» – древний граффити. В небе кружили стервятник – город ещё не имел организованных свалок, и отбросы часто выбрасывали за стены.

Моя тень на земле пульсировала синеватым отливом – напоминание, что я здесь чужая. Половина кольца на пальце вдруг заныла, будто предупреждая: «Ты не принадлежишь этому времени». Я подняла руку – моя кожа казалась слишком чистой среди этих загорелых, исцарапанных жизнью людей. А когда я шагнула вперёд, под ногой хрустнула амфора с треснувшим горлом – чей-то потерянный товар, который теперь навсегда останется в этом веке… как и часть меня.

И тогда я поняла: Рим этого времени – не величественная империя, а голодный волчонок, который только учится кусать. И я должна успеть до того, как он обратит внимание на моё присутствие…

Я спустилась с холма, и Рим поглотил меня сразу – узкие улочки сжались, как петли удава. Грязь под ногами липла к сандалиям, а солнце, пробиваясь между крыш, бросало на землю полосатые тени – будто я шла по шкуре гигантского зверя. Запах ударил в нос первым – кровь и ладан. Где-то резали жертвенных животных.

Я свернула за угол и чуть не врезалась в шествие жрецов в окровавленных белых одеждах. Они несли глиняные таблички с записями авгуров – те самые, что через века будут называть Libri Fatales. Трижды я заблудилась: Форум Боариум – здесь торговали скотом, и воздух дрожал от мычания. Не тот храм.

Святилище Весты – круглое, как все её храмы, но слишком маленькое. Жрицы у очага повернули головы синхронно, когда я заглянула внутрь. Чёрный ход за лавкой мясника – там пахло медными монетами и плесенью. Стена была испещрена фаллическими символами – римляне верили, что они отводят дурной глаз.

Когда я уже готова была сдаться, тень от кольца сама потянулась вправо, к переулку, где сушились рыболовные сети. Там, за грудой амфор, я увидела каменную плиту с выбитой молнией – знак Юпитера. Я замерла на верхней ступени, и дыхание перехватило – храм пылал в лучах заката, словно отлитый из чистого золота. Шесть колоссальных колонн коринфского ордера вздымались к небу, каждая толщиной с вековой дуб. Их капители – застывшие каменные завитки аканта – казались невероятно живыми: я почти видела, как листья шевелятся в ветре. На фронтоне мраморная квадрига – Юпитер в образе громовержца сжимал молнии, а его колесницу несли четверо коней с раздутыми ноздрями и яростно выбитыми глазами.

За тяжелыми бронзовыми дверьми, испещренными гвоздями ритуальных очищений, воздух гудел, как в улье. Пол в мозаике из пурпурного порфира и нумидийского мрамора с изображением карты империи. По сторонам алтари поменьше – Юноне и Минерве, но их статуи казались бледными тенями рядом с колоссом Юпитера в апсиде.

Его фигура из золота и слоновой кости сияла в свете масляных ламп: глаза – два огромных сапфира – следили за каждым моим шагом. В поднятой руке молния из электра – её зубцы искрились, будто вот-вот ударят. Дым из смеси, ладана, шафрана и мирры висел сизыми клубами под потолком. У подножия статуи лежали дары – от грубых глиняных фигурок бедняков до серебряного орла с расправленными крыльями. Где-то в глубине храма жрецы-фламины пели гимн на архаичной латыни: «Juppiter Tonans, audi nos!» Их голоса эхом отражались от стен, смешиваясь с шелестом священных гусей, которых содержали при храме.