Тут мистер Годфри замолчал, закономерно ожидая порицания или осуждения со стороны Стивена Пратта. Он был уверен, что такой интеллигентный и образованный человек, как мистер Пратт, обязательно поднимет на смех его признание или же обвинит его в излишней суеверности. В излишней провинциальности. В излишней впечатлительности…

Однако мистер Пратт – о, чудо! – ничего из этого не сделал. Теперь он тоже встал из-за карточного стола, поправил жилет и пригладил свои белокурые волосы.

– Правда? – спросил он, подойдя вплотную, и тут его голос стал грубым, как жернов. Годфри же вновь надел очки и с удивлением увидел в глазах друга какие-то дикие искорки, когда тот продолжил: – Это звучит очень интригующе, Джон. То, что ты человек многих тайн, я понял сразу. Но такая тайна стоит десятка других, согласен? Ты покажешь мне тот кристалл? Если, конечно…

Разве мог мистер Годфри отказать этому человеку после всей доброты и гостеприимства, которые тот проявил? Не мог. Никак не мог.

– О, конечно! – с готовностью ответил он. – Я старался не трогать его лишний раз и не хотел бы везти его в карете, но ты… Ты можешь навестить Кавендишей и заодно посмотреть на кристалл у меня, если захочешь.

Но, едва он это произнес, как его тут же охватило странное чувство, будто он сделал что-то настолько глубоко неправильное, что это будет иметь последствия куда более важные, нежели те, что случились после его первого эксперимента со священным именем в кристалле.

Тяжелое, гнетущее ощущение мигом схватило его сердце, словно свинцовый обруч, и он совершенно не мог понять природы этого ощущения или же его причины.

Немного позже, вернувшись домой из …ли-холла, несмотря на очень поздний час, Годфри долго не мог заснуть. Сначала его мысли были заняты этим вечерним разговором за карточным столом, а потом осенняя погода сделала его постель такой холодной, что не спасал даже огонь в камине (Кавендиши не были так суровы, как прислуга мистера Пратта или жена Уильяма, поэтому позволяли в холодное время года отапливать спальню). Когда же он, наконец, заснул, ему снились синие кристаллы, светлые волосы и вересковые пустоши Йоркшира под тяжелым серым небом.