Одна из лодок как раз причалила и смеющийся длинноволосый мужчина, либо потерявший пиджак, либо осмелившийся появиться в одной жилетке, выпрыгнул из нее на пирс и протянул руку своей спутнице, на чьем белом платье я разглядел приставшие к нему травинки и листья. Навстречу мне попалась искавшая свою лодку компания из двух женщин и двух мужчин, и я несколько замешкался, прислушиваясь к их гневным речам и понимая, что одна из женщин вынуждена участвовать в грядущей оргии против своей воли, уступая некоему давнему обещанию и постыдному долгу. Ожидавшая меня лодка старательно стирала со своего носа красную девятку, пустоту свою превратившую в остроконечный глаз и наполовину преуспела в том, очистившись уже от изогнутого окончания той неустойчивой цифры. Приближение мое только состоялось, а Лармана уже смеялась над некоей шуткой лодочника, закатавшего рукава своей холщовой рубахи только для того, чтобы демонстрировать женщинам загорелые холмы бицепсов. То, с каким пренебрежением он осмотрел меня, выпрямившись при этом и сделав еще более очевидной невероятную ширину его груди, позабавило меня. Левый мой безымянный палец обнимал двухвековой давности перстень с акронитом, стоивший больше, чем этот мужчина мог заработать за месяц, да и проживал он, несомненно, в какой-нибудь душной маленькой комнатенке без мебели и удобств, имея в качестве развлечений только выпивку и драку, да и умереть должен был, скорее всего, в очередной поножовщине, какие во множестве оставили кривые шрамы на его руках. Удовольствия поэзии и оперы ничего не значили для него, но в трепетном блеске девичьих глаз, в соединившихся над промежностью ее пальцах я видел производимый женским телом ответ на присутствие самца, которому при несколько иных обстоятельствах она могла бы отдаться, от которого, скрывая то от себя, желала насилия и семени. В очередной раз признав за женщинами, какими бы образованными они не представлялись, неизбывную примитивность желаний, я уточнил у лодочника наш маршрут, подхватил девушку под левый локоть и помог ей встать на широкий трап, ведущий на лодку. В тот же самый момент стоявшая через одну от нашей извергла из высокой, усеянной вмятинами серебристой трубы тугой черный дым и двинулась прочь от пирса, вспенивая воду тягучими волнами, добравшимися и до нашей лодки, толкнувшими ее, отдавшимися упругой дрожью в бревнах пирса. Жена инженера вскрикнула, оступилась и едва не упала, но лодочник, ухмыльнувшись так, словно подобное давно уже стало привычным ему ежедневным происшествием, выставил правую руку и поймал ее за талию. Вторая рука его коснулась девушки, удерживая ее, помогая ей вновь обрести равновесие и касаясь при этом ее груди, едва не добираясь длинными толстыми пальцами до соска. Но она сделала вид, что не заметила того прикосновения или же оно оказалось ей слишком приятным и достойным потому сокрытия. Оказавшись на обитом черной тканью сиденье, она расправила платье, подняла голову и улыбкой поблагодарила лодочника за спасение, а он уже протягивал руку мне. Предпочитая сомнительное унижение падению в зловонные воды, я принял его помощь, перескочив через борт лодки и устроившись слева от девушки на сиденье, где мог бы разместиться еще один пассажир. Отбросив трап пинком ноги в грязном, потерявшим шнурок ботинке, лодочник подхватил весло из светлого дерева, оттолкнулся им от потемневшего, покрытого зеленой слизью бревна, служившего опорой пирсу, разгоняя маленьких коричневых крабов, и лодка, качаясь, медленно двинулась прочь от берега. Возле воды происходящее стало намного менее для меня приятным. Известная своим вздорным характером река, неоднократно разливавшаяся или почти исчезавшая по причинам, так и оставшимся невыясненными, и без того славившаяся мутными своими потоками, в это время года особенно усердствовала в непроницаемости их. Илистая взвесь, принесенная из глубины континента глина, смешавшись с осадком песчаных бурь, превращали воду в нечто вязкое и густое, выглядевшее ядовитым и опасным. В действительности все обстояло совершенно иначе. К удивлению изучавших сей вопрос ученых, воды те почти не содержали в себе зловредных микроорганизмов, способных начать неостановимую болезнь и тому, кто наглотался бы их, стоило беспокоиться не больше, чем после чашки несвежего молока. И под поверхностью той, какой бы непроглядной она ни была, вершилось неистовое буйство жизни. Время от времени вокруг лодки вспухали на воде торопливые круги, всплывали и лопались пузыри воздуха, таинственные подводные страсти волновали глубину, поднимали к поверхности рассыпчатые куски илистой грязи, обрывки ярких водорослей, а то и яркую, красную, золотистую, переливчатую чешую или даже оторванную от тела когтистую лапку маленькой рептилии. Над рекой роились насекомые, но в это время дня те из них, кому по вкусу приходилась человеческая кровь, еще отдыхали после ночной охоты. Стрекозы длиной с мою ладонь, яркость тел чьих мечтал бы подарить своим краскам любой жизнерадостный художник, метались возле поверхности, проносились над нашими головами, едва не задевая волосы. Одна из них, жгуче-алая, с черными пятнами и золотистыми глазами, опустилась на железную, подернутую ржавчиной уключину и замерла, расставив в сторону радужные крылья, высматривая новую добычу, отдыхая перед хищным броском. Воздух полнился туманными испарениями, не брезговавшими ни цветочной пряностью, ни гнилостной прямотой и таивших в себе, подобно дорогому искусному парфюму, горьковатое, волнующее послевкусие, после неудачного глубокого вдоха надолго сохранявшееся на кончике языка, делавшее слюну густой, порождавшее приятное, возбуждающее волнение. Теперь я понимал, почему лодочные прогулки неизменно оказывали волнующее действие. Аромат сей напоминал одновременно и запах возбужденной женщины и вкус мужской спермы, слившиеся, перемещавшиеся, превратившиеся в единое плодородное предзнаменование. Над водой повисла тяжелая дымка, более темная и плотная возле поверхности, превращавшая берега в расплывчатый мираж, где деревья сливались в трепещущую, расплывчатую, подрагивающую в зное стену. На моем лбу немедленно выступил пот, мне захотелось снять пиджак, чего я не мог себе позволить, ибо чувствовал, как намокла под мышками моя белая сорочка. Несмотря на то, что до полудня было еще далеко, солнце, как показалось мне, уже забралось в зенит и, судя по всему, собиралось оставаться там до позднего вечера. Лодка качалась слишком сильно, чтобы я мог поверить в безопасность нашей прогулки. С тоской взглянув на удалявшийся берег, я поправил на переносице очки, взглянул на свою спутницу, с любопытством озиравшуюся по сторонам и, как показалось мне, получавшую наслаждение от всего происходящего. Лодка отошла от причала на несколько корпусов, я услышал визгливый шум, обернулся и увидел, как лодочник вытягивает за деревянную ручку тонкий стальной тросик. Сперва он совершил то с мягкой плавностью, словно проверяя его ход, во второй раз движение было уже более резким и сильным. Под железным моторным коробом нечто заурчало, затрещало, завыло. После третьего решительного рывка, в который лодочник вложил уже всю свою силу, упираясь правой ногой в деревянную, прикрепленную к коробу подставку, звук тот превратился в сотрясавший лодку треск. От усилий мужчины содрогалась и качалась вся лодка. И мне и девушке пришлось схватиться за гладкие деревянные поручни, что испугало меня и позабавило ее, радостно улыбнувшуюся, словно ребенок на карусели.