К этому же типу ситуаций относится и кровожадная риторика, звучащая на расстоянии от линии фронта. Учитывая масштабы логистики и вспомогательных подразделений армий XХ и XXI столетий, значительная часть солдат фактически не имеет возможности стрелять в противника и находится в зоне относительно небольшого риска обстрелов с его стороны. Однако военнослужащие соответствующих соединений зачастую носят оружие и обучены его применению, поэтому могут с определенной долей правдоподобия называть себя боевыми солдатами27. Находящиеся на тыловых территориях солдаты демонстрируют больше ненависти к противнику и более свирепое отношение к нему, чем фронтовики [Stouffer et al. 1949: 158–165]. Если солдаты, участвующие в боях, чаще всего проявляют хорошее отношение к пленным – после того как опасность миновала и когда солдаты противника действительно оказались в плену, с ними часто делятся пищей и водой, – то тыловые военнослужащие, как правило, относятся к пленным более бездушно или даже жестоко [Holmes 1985: 368–378, 382]. Среди гражданских лиц в тылу эта тенденция выражена еще сильнее: они еще более склонны выражать яростную риторику ненависти к врагу и кровожадную радость от убийств неприятеля [Bourke 1999: 144–153]. Но если учесть относительно высокую долю женщин среди граждан, находящихся в тылу, то есть основания усомниться в том, что разный уровень свирепости обусловлен собственно гендерными, а не ситуационными различиями.

Чем дальше от линии фронта, тем больше звучит свирепая риторика и выражается риторического энтузиазма в отношении всего военного предприятия. Это соответствует общей картине любых поединков, окруженных бахвальством и жестикуляцией вплоть до само́й реальной ситуации боя, когда происходит радикальный эмоциональный сдвиг и на первый план выходят напряженность/страх (см. соответствующие свидетельства Ричарда Холмса [Holmes 1985: 75–78], цитирующего множество наблюдателей). Но с каждым шагом в сторону тыла доля пустых слов увеличивается, война последовательно предстает в более идеализированном облике, враг постепенно дегуманизируется, отношение к убийствам становится все более бездушным, а все происходящее, скорее, напоминает ликование спортивных болельщиков.

В реальном бою радость появляется реже. Здесь нам требуется очень точно определить характер переживаемого опыта. Учитывая установленный Маршаллом факт, что огонь в бою ведет незначительная доля солдат, это не обязательно опыт стрельбы из оружия – и не опыт попадания в противника, поскольку эффективность стрельбы низка. В связи с этим Бурк приводит слова одного британского летчика времен Второй мировой войны, которому нравился сам звук стрельбы: «Какой восторг!» [Bourke 1999: 21]. Как отмечали Маршалл и другие авторы, солдаты обычно считают наиболее приятной частью военной подготовки стрельбы на полигоне, однако это совершенно иные ощущения в сравнении с попаданием в противника.

Наконец, обратимся к выражению положительных эмоций по поводу убийства неприятеля. В той же работе Бурк цитируются письма, дневники и воспоминания англоязычных солдат, участвовавших в двух мировых войнах, а также в войнах в Корее и Вьетнаме, – британцев, канадцев, австралийцев и американцев. Лишь в четырех из 28 соответствующих случаев, которые приводит Бурк, описывается нечто похожее на сексуальное удовольствие во время убийства; еще в девяти случаях отмечается возбуждение или неистовство при убийстве с близкого расстояния, когда врага можно реально увидеть. Последние случаи, как правило, напоминают особую ситуацию «наступательной паники», которая будет описана в главе 3. В остальных случаях – на них приходится половина или даже более свидетельств, собранных Бурк, – перед нами убийства на значительном расстоянии, меткая стрельба в исполнении бывших охотников или победы летчиков-истребителей. Однако, как будет показано в главе 11, снайперы и летчики-асы являются самой необычной группой бойцов: их умения проявляются там, где большинство остальных не обладают компетенциями, благодаря наличию у них особых эмоциональных приемов преодоления конфронтационной напряженности. При тщательном рассмотрении выясняется, что многое из того, что Бурк интерпретирует как радость от убийства, представляет собой выражение гордости или облегчения от успешных действий. Большинству пилотов не удается сбить ни одного вражеского самолета, а к тем, кто смог это сделать, относятся как к особой элите.