Аналогичные ограничения присутствуют и в теории поведения сотрудников правоохранительных органов Дональда Блэка [Black 1998]. В известной степени данная теория является рабочей, но работает она там, где присутствует объяснение того, каким образом происходит управление конфликтом уже после того, как он разразился. Варьирующиеся масштабы формального вмешательства представителей закона предопределяются воспроизводящимися трансситуационными особенностями социальной структуры – иерархической дистанцией между участниками конфликта и степенью их близости. Представление о том, что нравоучения по поводу насилия являются переменной, которую можно объяснить позициями в социальном пространстве участников ситуации и лиц, осуществляющих социальный контроль, является важным теоретическим шагом вперед. Однако рассматриваемая теория все равно исходит из допущения, что насилие – это нечто простое, фокусируясь на том, что происходит после того, как насилие уже вспыхнуло, на реакции на него со стороны социума. К примеру, нельзя не согласиться, что в значительной части насилие устроено по принципу «самообслуживания» (self-help), будучи эскалацией затяжных конфликтов между знающими друг друга людьми, так что сам близкий характер их отношений не способствует формальному вмешательству полиции и правовых институтов. Но и это насилие «самообслуживания» еще нуждается в ситуационном конструировании, ему по-прежнему необходимо преодолеть барьер конфронтационной напряженности и страха. Это нелегкая задача, поэтому «самообслуживание» в насилии встречается не так уж часто, как можно было бы ожидать, исходя из количества людей, у которых имеются мотивы для того, чтобы помочь самим себе в отношениях со своими локальными противниками (данный сюжет, к примеру, рассматривается в неопубликованном исследовании Роберта Эмерсона из Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, посвященном ссорам соседей по комнате).

Похожая проблема присутствует и в случае с теориями, которые объясняют насилие на том или ином макроуровне, включая осмысление насилия как сопротивления. Теории сопротивления рассматривают насилие в качестве локальной реакции на подчиненное положение в какой-либо крупномасштабной социальной структуре – как правило, речь идет о положении в классовой системе капиталистической экономики, которое иногда в еще более общем виде осмысляется в рамках структуры господства, включающей расу и гендер18. Но и здесь применим все тот же микротезис: теория сопротивления допускает, что совершить насилие легко – достаточно лишь наличия мотива. Но нет: насилие из соображений сопротивления осуществить столь же трудно, как и любой другой вид насилия. Когда такое насилие происходит – либо в ситуациях, когда насилие можно по меньшей мере правдоподобно интерпретировать в качестве сопротивления, поскольку оно совершается представителями низших классов или в расовом гетто, – оно также сопровождается определенной ситуационной динамикой и ограничениями. Иными словами, перед нами те же самые паттерны, что и в других случаях: немногочисленные «профессионалы» насилия черпают энергию из той части группы, которая не совершает насилия, требуют поддержки публики и извлекают выгоду за счет тех, кто проявляет эмоциональную слабость. При этом микроситуационные условия в гораздо большей степени благоприятствуют нападению на жертв внутри сообщества угнетенных, чем на их предполагаемых классовых угнетателей. Теория сопротивления зачастую принимает извращенную направленность: подобные интерпретации исходят от альтруистически настроенных сторонних наблюдателей, которые выворачиваются наизнанку, чтобы продемонстрировать симпатию к представителям социальных низов, но в то же время героизируют и оправдывают жестоких хищников, чьи насильственные действия в основном направлены на представителей их же собственной угнетенной группы.