– Тебе не кажется, что нас подвела родительская интуиция, Дэвид? Нет, правда. Если бы мы делали то, что должны были делать, мы бы уж как-нибудь догадались, ну или хоть заподозрили.

– Мы как раз и делали то, что нам следовало, – мягко возразил он. – Жили. Работали. Четырех дочерей растили.

Мэрилин надолго замолчала. Потом сказала:

– А тебе никогда не казалось, что мы недостаточно внимания уделяли нашим девочкам? – (Дэвид чувствовал, как напряжено ее тело.) – Что были слишком зациклены друг на друге?

– Нет, – ответил Дэвид – отрицательно сразу на оба предположения.

– И что нам с этим делать?

– Не знаю. Наверно, дальше жить.

Мэрилин слабо улыбнулась:

– Это твое сугубо деревенское упрямство.

– Оно и девочкам передалось.

– Вот именно. – Мэрилин устроила голову у него на плече. – Это-то меня и пугает.

– Может, не надо? – промямлил Дэвид.

Оба – полуобнаженные под деревом гинкго, во дворе дома Мэрилин в Фэйр-Окс. Середина декабря. Листья почти все облетели (был заморозок), но несколько штук еще трепещут, отбрасывают на лужайку подвижные тени, и Дэвид, заметив боковым зрением их движение, всякий раз вздрагивает. Потому что ситуация, в его понимании, скандальная. Правда, Мэрилин ее таковой не считает – у нее взгляды шире.

– Расслабься наконец!

Голос Мэрилин прозвучал как-то по-новому. Ладонь, что легла Дэвиду на грудь, была неожиданно теплой, только кончики пальцев холодили, скользя вокруг соска, нежно массируя. Мэрилин уткнулась ему в подмышку, но он чувствовал – она улыбается.

– Не надо так нервничать, Дэвид.

– А вдруг там койоты?

– ТАМ пускай будет что угодно. А ЗДЕСЬ у нас… – Ладонь продолжила движение вниз. – Наблюдается устойчивый рост.

Дэвид до сих пор не привык, что Мэрилин прочно вошла в его жизнь. Что запах ее затылка (цитрусовый шампунь и свежий пот, это свидетельство восхитительной телесности) можно вызвать, наколдовать, просто закрыв глаза. Дэвид ловил себя на том, что мысленно рассказывает об их первой встрече («Вы не поверите – на лестнице ее нашел»). Интонации шутливые, а для кого рассказ, неизвестно – то ли для приятелей, то ли для детей, их с Мэрилин детей. Опережающие фантазии, обрывал себя Дэвид. Всему свое время. Между ними еще даже близости не случилось. Тепло ее тела, прильнувшего к его телу, до сих пор шокировало.

– Успокойся. Ради Господа Бога, – сказала Мэрилин.

В доме ее отца горела единственная лампочка над кухонной раковиной. Мэрилин внезапно дернулась, оперлась на левый локоть, извлекла из-под бока и предъявила Дэвиду засохшую головку расторопши.

– Дикарка моя, – прошептал Дэвид, хотя на самом деле его напрягала склонность Мэрилин к выходкам вроде ночевок под открытым небом. Что это, если не скрытый эксгибиционизм?

– Отец из дому не выйдет, не думай, – заверила Мэрилин.

– Отрицание последствий делает их более вероятными.

– А кто это у нас так крепко с логикой дружит? – (Волоски на груди зашевелились от ее дыхания.) – Нет, правда. Если бы ты и впрямь опасался, ты бы рубашку не снял.

– Вообще-то рубашку с меня ты сняла.

– Великомученик мой. – И тише, мягче, беря его за руку, ложась навзничь: – Иди ко мне. Согрей меня.

Отношения с Мэрилин застигли Дэвида, будто летний ливень в чистом поле. А с ливнями ведь как? Если дома нахлобучка не грозит – где умудрился так вымокнуть, стервец? – значит, потоки небесные – сплошное блаженство. Дэвиду хотелось раствориться в голосе Мэрилин. Он начинал догадываться: у него не просто появилась женщина, о нет; он заключил пакетное соглашение. В комплекте – целый товарняк, вагоны, полные ее любви, ее же надменности, ее ожиданий. В полной мере масштабов происходящего он так и не осознал, намеки на просветление возникли только через год. А пока, лежа рядом с Мэрилин на голой земле, под деревом гинкго, Дэвид чувствовал: ничего ему больше не надо.