Вайолет напомнила себе, что имеет диплом юриста. Что однажды раскрутила ведущую авиакомпанию на компенсацию физического и морального ущерба пассажирам, каковой проистек из прокисшего апельсинового сока, поданного на борту. А сумма компенсации, между прочим, имела шесть нулей.

– Ты не вправе была ставить меня в подобное положение, Венди.

– Погоди, ты что, мои сообщения не слушала? Господи, Вайолет, там же все объяснено. Я неверно расшифровала пожелания целевой аудитории.

– Ты что, издеваешься?

Голос взмыл к куполообразному потолку оранжереи и стал стекать по стеклянным стенам. Семья Вайолет не из тех, в которых общаются на повышенных тонах. Сама Вайолет отличается уравновешенностью – тем страннее, тем постыднее поймать себя практически на визге.

– Венди, это… В смысле, сама знаешь, как мне тяжело… Я хочу сказать, разве только в другой вселенной я могла бы чисто теоретически обрадоваться такому… такому…

Определенно, собственные эмоции выходят у Вайолет из-под контроля. Она прижалась лбом к стеклянной стене, в глаза бросился древесный дом от «Кастом Седар» – он и определил приобретение ею и Мэттом дома основного. Ее жизнь – идеальный пейзаж, шедевр ландшафтного дизайнера. Но процесс разрушений уже запущен этим разговором. С сегодняшнего дня все изменится, и это необратимо.

– Как ты его отыскала, Венди?

– Это долгая история.

– Не сомневаюсь.

– Мне сделалось любопытно, – продолжала Венди. – Не только что, а некоторое время назад. И я начала копать.

– Когда?

– Неважно.

– В данном вопросе я решаю, что важно, а что нет.

– Господи, Вайолет! Я всего-то разок с его патронатной матерью пообщалась. И то в незапамятные времена. Не думала, что она снова проклюнется, а вот же. Пару месяцев назад она мне позвонила. Вот ты говоришь, я с прибабахом, – это ты ее не видела. Джоан Баэз[13] отдыхает. Как пошла распинаться: дескать, ваш звонок, Венди, – это предвестник перемен, и так далее, и в том же духе. Ну и я…

Из всего сказанного Вайолет выцепила только одно слово:

– Постой, Венди. Какая еще патронатная мать? Это же было полное усыновление, так откуда…

– А я предупреждала: история долгая. – Голос Венди вдруг смягчился, Вайолет уловила сострадание, по объемам приближенное к характерному для нормальных людей.

Она осела в шезлонг у окна, закрыла глаза:

– Давай с самого начала, Венди.

– Видишь ли, усыновители… они погибли. Оба разом, и отец, и мать. В автокатастрофе.

Знакомое чувство. Стоило захворать ее мальчикам, Вайолет как-то обмякала, слабела. Одним словом – расклеивалась. Когда Уотт плакал перед садиком, у нее тоже глаза были на мокром месте; молочные зубки Эли, казалось, пробиваются сквозь ее собственные воспаленные десны. Начало этим эмоциям положил комок теплой плоти, и сейчас Вайолет ощутила пульсацию внизу живота. Но не только – тоненькая жилка задрожала у нее на шее, сбоку, стоило представить мальчика (Вайолет до сих пор не спросила, как его имя), – вот были у него обожаемые папа с мамой, обожали его в ответ, но однажды просто не вернулись домой.

– Сколько ему тогда было?

– Четыре года.

– Господи. Значит, с тех пор он…

– Вот-вот. По патронатным семьям кочует. Одно время в Лэтроп-хаусе жил. Помнишь, когда мы еще в начальной школе учились, был там один малыш – мама на него без слез взглянуть не могла? Помнишь, а, Вайолет?

Не в силах ответить, Вайолет кивнула. В голове вертелась цифра: четыре года!

– Так вот, в этом-то Лэтроп-хаусе он и познакомился с Ханной. Мать-земля! Эта Ханна – она вообще не от мира сего. Тем не менее в патронате ей не отказали. Сейчас они живут в полумиле от наших родителей.