Сильнее всех раздражал самый близкий, но мощный насыпной форт № 1. Поэтому оказавшейся не у дел троице миноносцев Матусевича приказали занять позицию восточнее этого залитого бетоном рукотворного острова и быть готовыми передавать поправки для облегчения пристрелки.

Это оказалось опаснее, чем предполагалось. Едва миноносцы приблизились, по ним начали часто бить две небольшие скорострелки с самой восточной оконечности острова. Потом еще одна с круглого выступа в его средней части. Эсминцы отвечали из всех стволов, поочередно открывали свои прожекторы, сменяя друг друга, и постоянно маневрировали. Результаты прилетов неустанно «морзили» фонарями на стрелявшие корабли, но уверенности в том, что при такой частой «долбежке» там понимают, чей залп и когда прилетел, ни у кого не было.

Между тем в бой уже вступили и батареи мыса Каннон. Хотя до них было немногим менее двух с половиной миль ночных вод пролива, и оттуда точно не могли разглядеть нас сквозь дождь, первый же залп «пушечного мыса», снова из скорострелок, кучно лег вокруг замыкавших транспортов. Это стимулировало их к увеличению числа оборотов на винтах. Весьма своевременно, стоит заметить. Уточнив расстояние еще парой залпов и внеся необходимые поправки в соответствии с таблицами согласования, грозный мыс показал всю свою силу.

Однако до того, как на выходе из Ураги, прямо среди еще не размытых волнами кильватерных струй русского каравана, разом встало множество всплесков самой разной высоты, прошло почти три минуты. Благодаря этим самым минутам форменный ад, очерченный немаленьким эллипсом рассеивания многих разнокалиберных снарядов, выпущенных из разнотипных систем, разверзся всего на полкабельтова, но уже позади основных транспортных колонн, успевших протиснуться в промежуток между группами эсминцев, обеспечивавших действия вступивших в бой броненосцев. Так что эффект для их пассажиров, и без того впечатленных всем происходящим больше всякой меры, получился преимущественно моральным. Повреждения же только осколочными.

Хоть разброс японских залпов оказался весьма приличным, попади десантные транспорты под такое накрытие, неизвестно, чем бы все закончилось. Даже если бы все это легло просто в воду, но рядом, вполне могло получиться, что пехотные офицеры не удержали бы в душных низах своих подчиненных. А их появление на палубах именно в этот момент, мягко говоря, было нежелательным. Экипажам и без того было чем заняться.

Зато прикрывавший всех с тыла «Урал», занявший место бронепалубников, угодил как раз в самую гущу вздыбленной воды. Не обошлось и без попаданий, смачно впечатавшихся в стальную тушу в двух местах. От их ударов и толчков бившейся в борта и днище воды от близких разрывов, сопровождавшихся укусами раскаленных осколков, огромный корпус дрожал и скулил, словно от боли. Из-под второй трубы выбросило султан дыма, шлюпочную палубу засыпало обломками разбитых баркасов, а потом сразу затянуло горячим паром, плотно повалившим из светового люка левой машины. Фок-мачту обдало жаром разрыва тяжелого снаряда, ударившего в палубу перед мостиком. Тросы лебедок оборвало, как гнилые веревки, после чего грузовые стрелы рухнули на настил бака.

Командира парохода-крейсера капитана второго ранга Паттон-Фантон-де-Веррайона зацепило в плечо и ногу. Досталось и остальным. Из всех офицеров, находившихся на мостике, он один остался на ногах. Случайно оказавшийся тут же судовой священник иеромонах Поддубный бросился к штурвалу, помогая рулевому Ушмоткину удерживать покатившийся влево крейсер на курсе. Сам матрос с трудом мог стоять, постоянно стирая рукавом кровь, обильно заливавшую правую сторону лица из длинной раны на лбу. То ли разбитом стеклом, то ли осколком задело.