– Сейчас демократия, нужен же хоть один представитель старого режима.

При этом тот, кому это говорилось, оглядывался, но Каменев или Сюлевичи не оглядывались никогда. Так шутить решались только они. Каменев вообще был человек грозный, с бритой опасной бритвой большой головой, с тяжёлым торсом, втиснутым в мундир, а Сюлевичи – вдобавок к своей незаменимости – страстные игроки в преферанс. Лиля думала, что игроки вообще люди смелые.

Но, в самом-то деле, коридор был под надежнейшей охраной, пока тут живёт этот белый приблуда. И откуда взялся?

Бельчик просто-таки никого чужого не пропустит в коридор. Никого абсолютно… словом…

Костьми ляжет, но дорого продаст жизни из всех двадцати семи комнат.

Лиля прошмыгнула к чёрному ходу, где стояли ящики с вывороченной стружкой – раньше там хранились химические средства для экспериментов. В нижнем этаже офицерского дома находилась медицинская лаборатория для опытов на животных. Она завершила своё существование после того, как дети из дома отворили украденным ключом вольер и выпустили собак. Мэр, которому в тот же день положили на рабочий стол информацию с фамилиями виновников, скомкал лист и навсегда вошёл в историю города, сказав:

– Мы калечим души. Собак – по дворам раздать, лабораторию – под ключ, а это….

И он, с отвращением взглянув на медленно разворачивающийся, как оживающая неведомая тварь, лист, показал на него движением подбородка исполнительному секретарю:

– Передайте тому, кто придумал делать из детей преступников. Быть может, ему понадобится сегодня бумага.

Никто не посмел засмеяться, но договор с естественнонаучным университетом на аренду расторгли, заплатив неустойку из горбюджета, а лабораторию немедленно закрыли и сдали фармацевтической фирме под удачный процент. Фирма пока не спешила въезжать, подвал с мрачными под потолок стеллажами и разными, будящими отвращение, устройствами, вделанными в пол на цепях, стоял пуст и тёмен.

Лиля зашвырнула ранец в тёмный зев маленького помещения, расположенного сбоку с нарами для дежурного, и задвинула дружка за ящик.

После этого она, охраняя растопыренными пальцами свой нимб, чтобы не задеть за гвозди, торчащие повсюду из стен, выбралась во двор под крылья уже редеющих тополей, пробралась вдоль кованой решётки и, обойдя двор по кругу, сопровождаемая взглядами компании курящих мальчиков, вышла уже на другую сторону улицы – в быстром движении машин и обывателей, в квадратах намытых до радуги витрин.

Сунув руки в карманы, девочка независимо и быстро зашагала к набережной. Она остановилась у автомата с водой, и набрала себе стакан воды без сиропа. Отпив три или четыре глотка ледяной воды, Лиля сделала такое движение, будто собиралась выплеснуть остаток на мостовую, но что-то остановило её внимание в соседней подворотне. Она отошла и села на скамейку, специально помещённую напротив автомата, чтобы люди могли утолять жажду с удобством. Здесь она сделала ещё глоток и, вот бессовестная девочка, честно, бессовестная, оставила стакан на скамейке, встала и, сунув руки в рукава плаща, пошла по Дворянской к центру.

Из подворотни вышел какой-то высокий, в потёртом бушлате, со светлой неприглаженной головой и, перейдя улицу, остановился возле автомата. Он сел на скамейку в позе лесоруба, поднял недопитый стакан, где оставалось более половины, влил воду в рот, закинув и показав небу сильную линию профиля с вздувающимся кадыком. Поднявшись рывком, подойдя к автомату, очистил стакан струёй фонтанчика и, вставив его в гнёздышко, направился по Дворянской. Его догнал презентабельный молодой джентльмен в сером костюме, с цепью вокруг воротника рубашки вместо галстука и гигантским кольцом на среднем пальце левой руки. Стукнув прохожего кольцом по плечу, он вымолвил: