Кира остановилась возле колонки и тщательно сполоснула подошвы. Стащила с шеи ключ на верёвочке и открыла покосившуюся дверь. В домике было чисто и холодно. Разувшись и отнеся ранец в уголок комнаты, где на подоконник прилажена доска, она выбралась из формы, как из кокона и, надев красный халатик и галошки, вынесла хранящее её тепло школьное платье с передником на верёвку за домиком проветриться. Тут был настлан старый шифер, чтобы земля не размокала под верёвкой.

Вернувшись, Кира зашла за выцветшую занавеску, отделявшую кухонный уголок, вымыла руки под рукомойником и вытащила из духовки противень, на котором плотно лежали тонкие ломти картошки. В облезшем шкафчике она в углу нащупала жестяную банку, рассмотрела – это растворимый кофе, который мама разрешала ей пить, когда у Киры болела голова. А она болела. Ещё на улице, на прогретой аллее Кира опознала тянущую боль вокруг лба – обруч надели.

Она взяла воды из большой банки на столе и вскипятила на примусе. Заварив кофе, она некоторое время дышала над чашкой. Острый терпкий дух проникал внутрь головы и делал своё целебное дело. Во лбу что-то грело, как маленькая свечечка, всегда стоявшая на столе в жестянке. Мама зажигала её на пару минут, когда стемнеет.

Кире стало легче, и она принялась неторопливо отковыривать кусочки картошки и запивать их кофе. Через некоторое время приступ прошёл, и Кира устроилась за своим подоконником делать уроки.

В ту минуту, когда Кира надевала красный халатик, Нюта ждала, чтобы мама завязала ей бантом широкий пояс домашнего платьица в голубую клетку.

– Девочки почему не зашли? – Спрашивала мама, разглядывая бант и последним движением расправляя его.

– Они торопились. – Приглаживая волосы двумя руками и притопывая ножками в пушистых тапочках, объяснила Нюта. – Я сегодня с ними погуляю?

– Не очень долго, ты же знаешь…

Мать поцеловала её и повела в свою спальню, где всегда поила дочку чаем после школы, беседуя с ней о том, о сём.

– Мы пойдём в библиотеку.

– А, ну это…

Мама мельком спросила:

– И Кира будет?

– Так это её идея.

Та кивнула.

– Дельная барышня.

Но в тоне её не чувствовалось теплоты, одно лишь облегчение.

– Вы в городскую, конечно. – Сама с собой толковала мама, намазывая хлеб вареньем.

Нюта благоразумно промолчала.

– Почему я не могу гулять, когда стемнеет?

Мама подумала.

– Да вот даже подполковник Каменев, уж на что крутой человек, но и он…

– Я знаю. – Нетерпеливо заметила Нюта. – Но ведь была война… а теперь они исчезли.

– Кто? – Застыв с чашкой, спросила мама, её круглое пухлое лицо в кудряшках, скрывающих уши и щёки, слегка изменилось.

Нюта надолго скрылась в облаке пара из чашки.

– Ну… враги… шпионы…

– А.

Мама, казалось, не обратила внимания на заминку.

– Ну, осторожность не помешает. Бережёного, как говорят…

Лиля, распрощавшись с подругами, быстро спустилась по Дворянской улице и, завернув к большому дому, ограждённому красивой чёрной решёткой, остановилась на минуту, вглядываясь в окна второго этажа. Шмыгнув, как ящерица, под решёткой, чтобы не скрипеть воротами, она подошла ближе и вновь изучила обстановку.

В окне кто-то появился, белый и небольшой. Коридорный пёс Бельчик устроился, поставив лапы на подоконник. Он склонил острое рыльце набок и смотрел Лиле прямо в глаза. Бельчик был злющим псом и признавал только двадцать семь семей из своего коридора. Подруги из-за него не могли заходить за Лилей – боялись. Они выкрикивали её со двора, а Бельчик с ненавистью смотрел на них из окна, подозревая, как видно, в неблаговидных относительно Лилиной нравственности намерениях.

Только Киру он кое-как терпел, но каждый раз приходилось представлять девочку стражу – и пёс хмуро делал вид, что видит её в первый раз. Кто-то из жителей иногда сетовал на непримиримость Бельчика, но подполковник Каменев или главный хирург города Сюлевич или жена Сюлевича, ещё более видный специалист по трудноизлечимым болезням, возражали: