«Есть немного», – подумал Миллар, осматривая грязные стены, на которых не было ничего, кроме беспорядочно развешанных подставок для трубок и пары скрещённых фехтовальных рапир – очевидно, всё, что осталось со времён студенческой жизни, закопчённый потолок, неопрятно покрашенный деревянный пол, огромной рыжий диван с прорванной в одном месте обивкой, сквозь которую вылезал конский волос.

Миллар получил приглашение расположиться на рыжем диване, пока Хорт, выбрав сигару для гостя, зажигал себе длинную трубку. На несколько минут воцарилось глубокое молчание, так что вся сцена стала напоминать курительную вечеринку, а не встречу для запланированной беседы. Наконец Хорт отставил пенковую трубку и заговорил, но на совершенно постороннюю тему:

– Забыл, говорили ли вы мне, что уже виделись с фрау Эльснер?

– Да, я был ей представлен.

– И больше никому?

– А кому ещё?

– Значит, вы не видели фрейлейн Тёклу? – спросил Хорт с каким-то острым боковым взглядом на занятого своей сигарой Миллара.

– Нет, но возможно я слышал её. Кто-то играл на пианино. Дочь, я полагаю?

– Единственная дочь, – кратко сказал Хорт и снова погрузился в молчание.

Подождав ещё минуту, Миллар прямо обратился к нему:

– Я тоже хочу задать вопрос. Я спрашивал вас утром, можете ли вы познакомить меня с кем-то из офицеров. Вас это по какой-то причине взволновало, но вы не ответили ни «да», ни «нет».

Вздрогнув, Хорт вышел из задумчивости. Он поднялся, подошёл к двери и выглянул, как будто чтобы убедиться, что в коридоре никого нет.

– Да, этот вопрос задевает меня за живое, – сказал он, медленно возвращаясь. – Вы не поверите, насколько вы поразили меня этим утром, заговорив об обязательном призыве. Каким образом вы, англичанин, выступаете в этом вопросе адвокатом дьявола, объясните?

– А вы объясните мне, как вы, немец, выступаете против системы, которая принесла столь блестящие результаты и выдвинула вашу нацию на первое место в мире?

– Я не немец, – возразил Хорт почти свирепо.

– Как так?

– Я – человек, рождённый по случайности в Германии, которого этот простой факт не может заставить отождествить себя с ненавистными институтами полицейской власти.

Видя, что Миллар смотрит на него в изумлении, он продолжил:

– Вижу, вы удивлены, да я и сам себе удивляюсь. Обычно я более сдержан с посторонними людьми, в особенности, с немцами. Но вы не немец, а я легко поддаюсь первому впечатлению. Что-то говорит мне, что вы не злоупотребите моей откровенностью.

– Конечно, нет, но всё же…

– Вы хотите понять, кто перед вами, что я за человек. Открою вам сразу самое худшее. Или, лучше, скажите вы мне сначала, что вы знаете об анархистах?

– Анархистах? Ну, я знаю о них только по слухам. Под анархистами обычно подразумевают метателей бомб в королевские кортежи.

– Ясно. Но это – не анархисты, это – террористы. У нас с ними нет ничего общего. Как можно бороться со злом посредством зла? Искоренение зла – основа нашего учения. Избавление не в бомбах. Но если желать от всего сердца изменения существующего несправедливого общественного порядка, замены его на более разумное и счастливое устройство, посвящать все свои свободные часы на поиск средств к этому – значит, быть анархистом, тогда я – анархист и готов умереть за свои убеждения.

Он так и не сел, продолжал стоять перед своим гостем, а тот с удивлением смотрел на его смуглое взволнованное лицо, озадаченный, но против воли увлечённый страстной речью.

– Я вижу, вы возмущены – этого следовало ожидать. Для начала, вы – англичанин, то есть сравнительно свободный индивид по современным меркам. Затем, вы – человек обеспеченный, принадлежите к социальному классу, который является бенефициаром нынешнего положения вещей. К чему вам желать перемен? Вы лично от них выгоды не получите, в отличие от тех, на кого вы привыкли смотреть сквозь линзу сухой статистики или пафосных газетных статей – всегда в отдалении, никогда как на своих братьев. Конечно, вы участвуете в благотворительности, подаёте медяк нищему, и, я уверен, всегда хорошо обращаетесь с рабочими на вашей фабрике. Но что вы вообще знаете об их жизни? О горькой бедности мужчин и женщин, благодаря труду которых вы имеете свой обильный обед, а они – кусок хлеба. Вы заходили в их жилища? Лежали на их жёстких кроватях? Я лежал! Пробовали их пищу, больше похожую на объедки? Я пробовал! Спёртый воздух, которым они дышат, заставил бы вас зажать нос. Если б вы знали всё это, вас не удивило бы количество бомбистов, напротив, вы были бы удивлены, что их так мало! Вы бы с удивлением спросили себя, почему половина человечества – нет! что я говорю! – девять десятых человечества покорны как ослы, слабоумны настолько, что подчиняются тирании одной десятой.