Алеше выдали лопату, большие матерчатые варежки, телогрейку. Он шел вместе со всеми по каменистой дороге, ощущая на себе суровые взгляды ребят. Его душой овладел серый страх. Ничего хорошего не ждет его дальше. Парни будут продолжать издеваться над ним, и чем дальше, тем хуже. Как ему пережить это? И кто спасет его? Кто поможет? Никто. Никому на свете он не нужен. Разве что маме. Но мама далеко, в Москве, стучит на пишущей машинке и шагает нервно из угла в угол, вскидывая иногда руки.

И тут неожиданно для себя Алеша вдруг вспомнил храм, монашенок и древнюю потемневшую икону. Вспомнил глаза, Ее глаза. И снова кто-то обнял его за плечи. Неужели преподобный Иринарх, этот странный босоногий старец в длинной рубахе? Неужели он снова здесь?

– Не боись, Леха, – услышал Алеша голос. – Вспомни наш подвал на улице Некрасова. А? Тепло там было. Вот дела-то ворошили. То-то!

Это был Петька Орех. Тот самый, который вместе с Василием привез его в Ярославль. Он здорово окреп, на вид ему было все двадцать пять, хоть был он всего на два года старше Алеши.

– Не боись, Леха, я тут второй год, у меня все схвачено. Никто тебя не тронет. Пусть Зуб только пикнет – мигом без зубов останется.

С тех пор парни перестали приставать к Алеше, хотя глядели на него враждебно. Дни шли за днями, работы сменялись линейками, линейки – ужинами и обедами. И все тонуло в серой дымке сырого тумана, на который щедра медленная северная весна.

Иногда всех водили на работы среди развалин монастыря. Надо было разбирать какие-то стены, складывать кирпичи на тачки и перевозить в другой угол. Работа была на редкость бессмысленная и оттого еще более тяжелая. Парни не любили, когда их посылали в монастырь, а Алеше нравилось. Все там напоминало ему сон в первую ночь в колонии. Он явственно помнил, какими должны быть эти развалины. Он любовался ими, мысленно достраивая. Иногда вечером перед сном даже пытался нарисовать их на бумаге карандашом.

Конец ознакомительного фрагмента.