– Ты же знаешь, что его милость в молодости жил в России и до сих пор очень известен в этой стране?

Ну знаю. И что? Я и русских этих видывал в Париже – кутилы и разгильдяи. Одно слово – художники… Через одного тащил бы на набережную Орфевр, 36! Мне-то что до них?

– Анри, не отвлекайся!

Ага, ты еще подзатыльник мне дай, как мальчишке! Ну? Нет, покосился на мои ладони – и остыл. Правильно, папаша, руки-то у меня посильнее будут.

– Папа́, я очень уважаю твоего бывшего патрона и нашего бывшего мэра. Честно. Но совершенно не понимаю, чем он мне поможет вместе со всеми своими русскими. Я их в Париже навидался, между прочим…

– Мой Бог! Анри, да помолчи же в конце концов! Речь идет о твоем будущем!

Хорошо, помолчу. Отец краснеет, а это значит, что к вечеру его опять придется укладывать в постель и кормить порошками. Как бы я ни был зол на его нравоучения, до этого я доводить не хочу.

– Да, папа́, прости, я весь внимание. Что я должен сделать?

– Я испросил для тебя аудиенцию у его милости. Его милость сказал: ему есть что тебе предложить. Он ждет тебя завтра к восьми часам утра у себя дома. Будь любезен, приведи одежду в порядок, побрейся – и не опаздывай! И обязательно, слышишь, – обязательно! – обращайся к барону «ваша милость». Он очень не любит, когда об этом забывают. Ты мне обещаешь?

Что я могу ему ответить? Отец немолод, и он по-своему любит меня, хотя мне от этой любви порой чесаться хочется.

– Да, папа́, я тебе обещаю. Я буду гладко выбрит, буду называть барона «ваша милость» и ни за что не опоздаю. Главное, чтобы он действительно сумел мне помочь.

Отец почему-то улыбается. Что же они такое придумали на пару с его бывшим патроном?

В кабинете у старого барона очень тепло – окна закрыты – и потому еще и душно. Плюс ко всему очень сильно пахнет каким-то лекарством. Настолько сильно, что мне ужасно хочется чихать. Но я пообещал отцу вести себя прилично. Незаметно кручу носом, чтобы сдержаться, и стою прямо, как на плацу, разведя носки и заложив руки за спину, – в роли бравого дисциплинированного солдата мне проще выполнять свое обещание.

– Ваша милость, отец сказал, вы хотели меня видеть.

– Анри, подойдите поближе! Я немолод, и даже ваш зычный голос не достигает моего слуха от самых дверей…

– Да, ваша милость! Отец сказал, вы…

– Конечно, я хотел видеть тебя, мой мальчик! Мне сказали, у тебя неприятности?

– Что вы, ваша милость! Так… временные неурядицы…

– Не обманывай меня, Анри!

– Да, ваша милость. Конечно… Да, у меня неприятности. Меня выгнали из полиции.

– За что?

– Обвинение в грубости при общении с задержанным.

– Это правда?

– Я не выдержал, ваша милость. Этот негодяй едва не искалечил моего напарника.

– И ты решил восстановить справедливость?

– Да, ваша милость!

– Что ж, хорошо… Твой отец не ошибся, мой мальчик. Если ты так ратуешь за справедливость, у меня есть для тебя подходящее предложение…

Я молча жду. Переспрашивать барона не стоит. По нему видно, что он привык даже не командовать, а повелевать. Хотя, рассказывали, в молодости барон служил офицером в русской армии – уже после того, как они выгнали императора Наполеона, – и заразился от русских манерой время от времени относиться к нижним чинам по-человечески. Но все равно раздражать я его не хочу. Пусть поскорее говорит, что собирался, а там можно будет и откланяться. Пока, во всяком случае, я совершенно не понимаю, куда он клонит.

– Ты работал в полиции, Анри, и, значит, должен знать, где в Париже расположено русское посольство. Знаешь?

– Да, ваша милость. Рю де Гренель, 79.

– Отлично! Через пять дней тебя будут ждать там.