На роду написано Ирина Габба

Село Ольховка в 1967 году располагалось слишком близко к реке – и кто придумал стоить дома почти на берегу Озерков. Видать первые поселенцы и думать не думали, что в один обычный год воды в начале весны станет так много, что она решит затопить дома, сараи и колхозные угодья. Для сельских новость о том, что Озерки разольются, была не новой. Глава Семен Силантиевич уже в прошлом году настаивал на том, чтобы перебраться берегом выше, но заявление его районными властями всерьез воспринято не было. Невидаль какая – рассуждали и местные. Никогда река и намека не давала на то, что может выйти из берегов. Ровно до тех пор, пока не случилось это самое событие – воды везде стало ровно по колено, а вот подходящими сапогами владели не все.

– А я вас предупреждал! Предупреждал! – кричал Семен Силантиевич, проходя по центральной улице села в своих высоких болотниках. – Говорил же, что потопит тут все! Говорил!

– Ну говорил! Говорил! – выкрикнула, передразнивая мужчину, из окна своего дома сварливая Евдокия. – Лучше надо было говорить! Эх, ты…

– Ты-то чего кричишь? – обратился к ней возмущенный глава. – Дом высокий у тебя, воды поди нет в нем! Так что не кричи! Раскричалась тут!

– А сарай-то затопило! Сарай-то в воде! – продолжала вопить старушка.

– Ну и хорошо! Так тебе и надо! – громко произнес Семен Силантиевич, махнул рукой и побрел дальше по улице, бормоча, – молодых хоть в дом пустишь, изверг-баба, а то живут как скотина какая-то.

– Тьфу на тебя, тьфу! – не успокаивалась Евдокия. – Глава еще называется!

– Мама, успокойся уже, не кричи, – пытался утихомирить старушку Антип, закрывая окно. – Дети ведь только уснули.

– А зачем спать в такое время? Никак не пойму! – продолжала негодовать хозяйка дома, проходя мимо внука с внучкой. – Ночью надо спать.

– Маленькие они еще, вот и спят, – решительно ответила ей Нина, заботливо поправляя одеяло детей.

– В своем же доме и слова уже вставить не могу, – вполголоса, но все так же ворчливо произнесла старушка, выходя на кухню.

– Антип, – шепотом подозвала мужа Нина, кивая в сторону свекрови, – и сколько нам это терпеть еще?

– Ну пока вода не уйдет, – пожал плечами мужчина.

В хорошее время, когда река не покидала родного места, молодые тоже не покидали свой маленький домишко, больше похожий на сарай, чем на полноценное жилище. Строение находилось во дворе и раньше использовалось для зимовки домашних пчел. Было вырублено из дерева, имело небольшую печь и казалось Антипу с Ниной единственным убежищем, способным хоть на какое-то время ограждать их от назойливой и вездесущей старухи. Тесно, холодно, неуютно – зато чуть подальше от Евдокии, которая на дух не переносила детские крики и переселила молодых как только Нина родила первенца.

Малыш был крепким, ел хорошо, спал вдоволь. Но зима в ту пору выдалась лютая. И сколько бы Антип ни топил печку, теплее не становилось. Трехмесячный мальчуган заболел. Да так, что огнем горел и кашлял без остановки. Родители как могли лечили его травами и всем подручным. Но к моменту, когда до них добрался районный врач, малышу совсем стало плохо. Вердикт был один – легкие сильно шумят, мокроту не вытащить, ребенок скоро умрет. "Половину сердца тогда выдернули из моей груди" – часто признавалась потом Нина. Убитая горем молодая мать понимала, что именно нежелание свекрови принять ее в семью и привело к гибели первенца – как можно растить ребенка в сарае. Антип тогда тоже сник, но перечить матери не мог. По рассказам старушки, бесстрашно рожавшей и отважно воспитывающей детей в военное время, родители сами виноваты – недосмотрели. Нина тогда пообещала себе, что обязательно покинет это место и эту старуху. С мужем или без него, но она это сделает.

Сельское собрание было делом привычным. Но не в этот раз. Люди добирались до клуба как могли – уровень воды хоть и упал немного, но нисколько не облегчил им жизнь. Местами грязь была настолько непроходимой, что в нее пришлось бросить немало деревяшек, штакетников и лавок. В ход шли даже небольшие деревья и кустарники. Все жили надеждой – Озерки убывают, и скоро жизнь повернет в привычное русло. Как стало известно еще до собрания, власти все же разрешили всему селу перебраться выше. Приезжали, осматривали степень затопления, делали прогнозы на следующий год. Они оказались спорными. Но дабы перестраховаться и снять с себя груз ответственности, чиновники порешали, чтобы каждый сельчанин принял о переезде самостоятельное решение. Все это и было озвучено Семеном Силантиевичем перед пришедшими на собрание жителями. Переезд планировался вместе с домом и имуществом. Жилище необходимо было разобрать, перенести на новое место и собрать. Помощь от главы тоже полагалась – ремонт ветхих частей домов, не переживших переезд, власть брала на себя. Но не больше пятидесяти процентов от одного жилища. Как оценивать этот процент, власти не объяснили, "добродушно" перекинув это бремя на Семена Силантиевича.

– А я переезжать не буду! – закричал кто-то из толпы.

– И я не буду! – поддержал мужчина где-то в углу.

– Почему? Почему не хотите? – глава не мог скрыть удивления.

– У меня мужа, к примеру, нет, – возмутилась одна из женщин. – Кто мне дом разберет и заново соберет, а?

– Этот вопрос мы решим, – начал успокаивать ее Семен Силантиевич. – Переезжать будем по очереди, дом за домом, двор за двором. Начнем с улицы, которая находится ближе всех к Озеркам.

– А у меня крыша ветхая, если ее разобрать, потом точно не собрать будет! – выкрикнул мужчина из середины толпы.

– Ничего страшного, с крышей поможем обязательно, – говоря это, глава был не совсем уверен в своих словах, но желал, чтобы люди приняли решение о перемене места единогласно.

– Тогда перееду, так и быть уж, – с одолжением согласился мужчина. – Раз крышу новую обещают.

– А у меня сенцы прохудились! – выкрикнул еще кто-то.

– Конечно! Все посмотрим, оценим, возместим, – уверил его представитель власти.

– Хитрые какие! Смотри-ка на них! – собрание не обошлось без Евдокии. – Дармоеды!

– Евдокия, ругаться дома будешь! Здесь даже не думай начинать! – поставил ее на место глава.

После объявления голосования и подсчета рук стало понятно, что село разделилось – одна часть была готова двинуться с места, другая – нет. Это, конечно, совсем не удовлетворило Семена Силантиевича, ведь переезд станет возможным только при готовности к перемене места как минимум семидесяти пяти процентов населения. Дав односельчанам еще одну неделю на размышления, глава распустил собрание.

– И что решили? – спросила Нина у мужа, не успел тот войти в дом.

– Что? Что? – перебила ее свекровь. – Кто-то хочет переезжать, а кто-то нет.

– А почему не хотят-то?

– Дураки потому что! – озвучила свое мнение Евдокия и устало рухнула на лавку.

– А мы-то что будем делать? – еще не поняла Нина.

– Переезжать, конечно, – уверенно ответит ей муж.

– Ну слава богу.

– Бога-то к чему вспомнила вдруг? – усмехнулась старушка.

– Мам, – перебил ее Антип, – может попросим у главы добавить нам материала?

– Для чего это? – Евдокия нахмурилась и пристально посмотрела на сына.

– Еще комнатку пристроим, и не тесно будет в новом доме.

– Вы там собираетесь со мной, что ли, жить? – по лицу старушки видно было, что эта новость ей явно не по душе.

– Ну да, – неуверенно ответил Антип.

– Ни за что! Ни за что на свете я с вами жить не буду! – начала размахивать руками хозяйка дома.

– Нам наш домик тоже перевозить на новое место? – спросила удивленно Нина, поглядывая то на мужа, то на свекровь.

В воздухе повисла тишина. Молчание стало настолько гнетущим, что Антип, не выдержав, вышел во двор. Следом выбежала и Нина. Она давно предлагала мужу уехать из этого села в местность, где их никто не знает, туда, где нет его матери. И сейчас наконец-то увидела в его глазах искорку надежды для себя. Как устала она слышать постоянные упреки со стороны свекрови, что она сирота, брошенка и никому не нужна, кроме ее сына. Насытилась молодая женщина и рассказами о том, настолько плохими были ее родители и братья. Прошло всего пять лет со дня смерти матери и отца, а все в селе напоминало о них. Кардинальная перемена места – то, о чем мечтала Нина все эти годы. Но, оставшись одна, она не хотела докучать братьям и их семьям, а потом в своих чувствах ей признался Антип – самый скромный сельский парнишка. Смущаясь и робея перед ней, он каждый день приходил к ее осиротевшему дому и спрашивал, чем ей помочь. А дел было много, особенно тех, с которыми хрупкой девушке справиться сложно. Так и прикипели друг к другу. Не чувствовала она к нему огромной любви и какой-то необъемлемой страсти, но была безмерно благодарна за помощь и поддержку, которую Антип оказал ей в самый непростой период жизни.

Оттого ночами юноша часто спрашивал у нее: "Любишь ли ты меня?" А Нина молчала в ответ, не зная, что ответить. Говорить "да" стеснялась, да и не была уверена. Ответить "нет" считала неправильным. Он стал ее единственной опорой, поэтому расстраивать его или огорчать ей совсем не хотелось. Братья разъехались по другим селам и городам, она вышла замуж – родительский дом опустел. Ветхая избушка быстро превратилась в труху и отошла сельскому совету. На ее месте тут же возвели барак для вновь прибывших колхозников. А Нина и не подозревала, что крик первенца станет настолько невыносимым для ушей ее свекрови, что та быстренько переселит их в бывший пчелиный домик. Приняла она это смиренно, поскольку видела, что Антип не перечит капризам матери. В открытую Нина никогда не враждовала с Евдокией, все выговаривая мужу. Он же надеялся, что время все исправит и настанет час, когда в их доме поселятся мир и покой. Но проходило время, а ничего не менялось. Характер матери становился все несноснее. Тяжело было ей угодить, чем-то порадовать, смягчить. Вспышки родительского гнева Антип часто объяснял тяжелыми военными годами, которые пришлось пережить его матери, оставшись без мужа и поднимая детей в одиночку. Нина же часто сравнивала свекровь со своей покойной матушкой, которая тоже многое повидала на своем веку, но никогда не повышала голоса на домочадцев.