Купили мы там во фруктовом отделе гранаты. Плоды были кислые и невкусные, но все равно они мне нравились. Нравились своей красочностью, своей фактурой и напоминали дорогой предмет, выложенный драгоценными рубиновыми камнями.

А вечером, когда усталый от всех ярких впечатлений, я ложился спать в тетину постель и ощущал мягкость и тепло по-матерински ласкового тетиного тела, меня охватывало ни с чем не сравнимое блаженство, в состоянии которого я и засыпал безмятежным, светлым, сладостным детским сном.

С тех пор прошло более шестидесяти лет, но в памяти живо сохранились эти счастливые дни, проведенные в дореволюционной Москве.

17 минут до катаклизма

Я вышел из перехода под улицей Горького у станции метро «Пушкинская».

Люди, еще ничего не подозревавшие, торопились, куда-то шли, озабоченные, равнодушные, радостные, печальные, погруженные в свои заботы, с мыслями о своих делах, прошедших и предстоящих.

Только один я несокрушимо знал, что ровно через 17 минут все: и это здание «Известий» с входом в метро, и магазин Елисеева, стоящий на противоположной стороне площади, и сама эта площадь с памятником великому поэту, с фонтаном, и весь этот копошащийся людской муравейник – все, от края до края планеты, все будет превращено в бессмысленный хаос, в груду жалких обломков.

Но кто это увидит? Я? Нет, конечно, не я. Я тоже смешаюсь с пеплом и лавой.

Мной владело странное ощущение. Все мне казалось потерявшим смысл. Вот молодая мать катит в коляске ребенка, распорядок дня ею уже намечен: после прогулки она придет домой и будет кормить ребенка, она не подозревает, что ничего этого не будет – до дома 18 минут хода. А вот пара влюбленных, она в красном модном пальто, он в японской яркой куртке, они счастливы, для них не существует окружающего мира. И интересно, как бы они себя вели, если бы узнали, что через 17 минут… А вот старушка, вышедшая из метро, спешит, пытается бежать, торопится на троллейбус…

А что делать мне? Метро до «Ждановской» идет более 20 минут. Остаться здесь? …И мучительно смотреть на часы? Сейчас без пятнадцати семь часов вечера, а катастрофа должна произойти в две минуты восьмого. Смешно, но я подумал об ужине, который так никогда и не придется съесть.

Все стало бессмысленным, все стало безразличным.

А сказать людям? Да меня сочтут за сумасшедшего.

И мне вдруг представляется: в Нагасаки молодая японка несет младенца. Она торопится, ей куда-то очень нужно… А американский пилот смотрит на часы. Осталось ровно 17 минут.

А если знать, что через 17 минут ты умрешь от инсульта? Наверно, ощущения были бы те же.

1919 год. Москва совсем другая.

Голод, холод, неустроенность.

Мы живем в вагоне. Вагон с так называемыми «жесткими местами».

Умирает старший брат Гордиан от «испанки». Ему 16 лет.

В тяжелом бреду он произносит нелепые фразы. Я думаю – когда он поправится, я расскажу ему об этом, и мы вместе посмеемся.

Но он не поправился.

Гроб был обит красной материей. Путь пролегал через Красную площадь. Встретившееся красноармейское подразделение по команде командира стало смирно, точно в почетном карауле.

Наконец, мы перебрались из вагона в нормальную квартиру.

Но здесь нас ждало новое большое горе – смерть матери.

Тяжело вспоминать об этих днях.

Следы запекшейся крови долго еще оставались на подушках дивана, на котором лежала умирающая мать.

Так, на Вознесенском иноверческом кладбище, рядом с могилой брата, выросла вторая.

Рисунок – основа всего изобразительного искусства: и живописи, и скульптуры, и архитектуры… С него начинается все.