Кончина настигла его неожиданно. Майские дни шестидесятого он проводил в горячке, поручив свои обязанности товарищу по команде – Фреду. Мартина хлопотала у кровати болеющего мужа, молясь и надеясь, что тот оправится. Однако, корабельный врач был не в силах помочь, и, спустя сутки от подтверждения страшного диагноза, было принято решение делать разворот и плыть обратно в Германию за медицинской помощью.

– Справлюсь, – повторял Фридрих всё время, заходясь кашлем и судорожно хватая ртом воздух. – У кого голова не болела? Сдохнуть никогда не поздно. Выберусь.

– Мы возвращаемся в Берлин. – твёрдо заявила тогда Мартина. – И попробуй оспорить это. На тебе лица нет!

– Я ещё не закончил свои дела. – возражал Фридрих. – Получу, что хочу, и тогда уж поболею спокойно.

– Как же ты не понимаешь! – Мартина вздыхала и садилась на постель мужа. – Сначала надо тебя вылечить. В Берлине помогут! У нас просто нет нужных медикаментов.

– Пускай. Иммунитет надо вырабатывать.

– Шутишь? От такого и умереть недолго.

– Повторюсь, милая. Я еще не все в этой жизни сделал, и главного не достиг. Рано к Богу отправляться.

– А это уже не тебе решать! – шептала Мартина, и её лицо становилось всё белее и белее, а глаза наполнялись слезами отчаяния. – Помнишь, разговор на пристани двадцать лет назад?

– Забыл. – Врал Фридрих, про себя злясь, что жена всё же поверила в это, да ещё и в такой важный момент. В тот день Фридрих как никогда испугался, что в самом деле может умереть. В голове проносились слова гадалки: «Дело своё не завершишь: погибнешь. Дочь за тебя продолжит». – Мартина, заканчивай с глупостями. Поправлюсь: вот увидишь.

Мартина слабо кивала, но сердце её было неспокойно. И, спустя несколько дней после этого разговора, Фридрих прилёг на послеобеденный сон, уже которые сутки жалуясь на сильную головную боль, и больше не проснулся.

Лике тогда уже исполнилось двадцать. Она до невозможного походила на Фридриха: угольно-чёрные волосы, зелёные глаза, бледная кожа и жажда покорить море. Но черты её лица были острее, а во взгляде сквозил холод. Если Фридриха товарищи по команде часто называли по имени, то к Лике ещё на практике прикрепилось обращение «мисс Мельтц».

Смерть отца ударила её настолько сильно, что она несколько дней провела в слезах, не выходя из каюты, а на похоронах упала в обморок. Однако рана от этого не стала меньше кровоточить, и впоследствии девушка устыдилась своих эмоций, старательно взращивая в себе хладнокровие. Что привело к своим плодам: рассудительность и способность трезво анализировать ситуацию остались её сильными сторонами, а каково плакать и переживать – она напрочь забыла. О дне смерти Фридриха и последующих его похоронах она вспоминала как о единственном проявлении слабости, и, жалея отца, думала о том, что он бы хотел гордиться ей, а не видеть, как она размазывает слёзы и ломается от малейшей неудачи.

После похорон Лика, вернувшись в их с матерью дешёвый домик на побережье, стащила с себя чёрное кружевное платье и пару перчаток и, вцепившись в столешницу старого обеденного стола, в последний раз дала волю слезам. Она вспоминала отца: его наполненные добротой глаза, редкую и напускную суровость, никак с ним не вяжущуюся, смуглые руки в татуировках, в последние десять лет его жизни, всё же пахнущие сигаретами. У него был тихий, шепелявый голос, который отзывался в сознании девушки ещё очень долго. Слова любви для неё и для мамы, тепло рук и запах курева и рыбного супа из его каюты теперь осыпались прахом, захлопывая за собой все двери и разрушая мосты. И разделить эту тяжесть с матерью значило утонуть в потере на долгие годы, ведь Мартина, мягкосердечная и ранимая, и так после смерти мужа лежала в больнице, леча сильное нервное потрясение.