– Что за народ! Даже дворяне норовят обмануть – где тут правду найти! – стал возмущаться исправник. – Вы тоже, сударь, хороши, бесчинством занимаетесь по пьяному делу.

Помещик согласно кивнул.

– Найдите в себе мужество и уладьте недоразумение со своим соседом! – раздраженно заключил чиновник.

Иван Николаевич после этого решил не испытывать терпение исправника и, откланявшись, уехал. Возвратился домой недовольный и раздосадованный.

У печки хозяйничала Прасковья. Она достала железный лист, на котором выпекались хлебные булки. Составила их рядком на столе, накрыла чистым полотенцем, которое сразу же стало волглым. Обжигая пальцы, Моисей отломил румяную корочку, подул, чтобы остыла.

– Ну вот, мать, и новый хлебушек пошел у нас.

– Слава богу, – перекрестилась Прасковья. – Да только вряд ли до Рождества дотянем. Вон семья-то растет, – она, улыбаясь, показала пальцем на маленького Ермолая, лежавшего в люльке.

Тихо скрипнула дверь.

– Ты слыхала? – заговорщическим тоном проговорила вошедшая Меланья. – Глафира сказилась!

– Что такое? – удивилась Прасковья.

– Глиняную посуду разбила и чугун с картошкой опрокинула.

– Что, ухват не удержала?

– Кто ее знает, что-то неладное с ней творится.

Прасковья всплеснула руками:

– Это ж на нее порчу навели, не иначе.

– Свят, свят! – закрестилась на образа Меланья. – Не приведи господи.

– Справная баба Глашка, да видать, и на нее проруха нашла, – покачал головой Моисей.

На глаза Прасковьи навернулись слезы:

– Не дай бог, еще помрет, грешная?

– А кто знает? – тяжело вздохнула Меланья. – Это все колдуньи Луаны проделки, больше некому.

– А еще нам надо подати платить, время подошло! – вдруг спохватившись, громко произнес Моисей.

– Давай хоть на базар в Стародуб съездим – мед, молоко да масло продадим, пока коровка еще доится. А то зараз придут и все опишут, – еще не успокоившись, тихо сказала Прасковья.

– И то верно, – согласно кивнул Моисей и продолжал с наслаждением жевать душистую корочку. Но в душу закралась тоска от новых забот, и уже понурый он доедал булку.

Всю неделю Прасковья с Меланьей собирали молоко для торговли, снимали сливки, варили творог. Степан часами сбивал в бочонке масло, семье оставались только сыворотка да пахта.

Мужчины же наделали из ранее заготовленной бересты туеса, которые заполнили медом, творогом и коровьим маслом.

В воскресный день Моисей со Степаном приехали на базар. Чтобы продать побыстрее товар, глава семьи решил воспользоваться старинным купеческим заговором. Горсть муравьев положил в глиняный горшок, а на базаре высыпал их на прилавок со словами:

– Сколько муравьев в этом горшке, столько и людишек сбежится к нам еще.

И вправду, люди подходили, спрашивали: откуда, дескать, приехали, как да что. Моисей любопытствующим бойко отвечал:

– Дареевские мы. Зря хвалиться не стану, самый лучший мед у нас, масло и творог – тоже. Покупайте – не пожалеете.

Со всеми поговорил, посмеялся. Распродав все, Моисей прошелся по рядам, но нигде не задержался, лишь детям гостинцев купил, а там – уселись с сыном на телегу и домой. Понимал, что наторгованных денег на уплату податей все равно не хватит, придется не раз сюда приезжать.

Вот уже и село показалось, на улице темнело. В хатах зажглись лучины. Скрипели ворота, закрывались ставни на окнах. У ворот, словно поджидая его, в старой сермяге стоял Андрей Руденко. Не теряя времени, он открыл ворота, и телега въехала во двор. Моисей натянул вожжи, и лошадь послушно встала.

Тронул за плечо заснувшего сына:

– Степа, вставай, приехали. Беги, сынок, в хату.

Тот протер кулаками глаза, потянулся и легко соскочил с телеги. Поздоровался с дядькой и убежал. Моисей распрямил затекшие ноги и выжидающе смотрел на свояка.