– Сколько же ты книг взяла c собой?

– Всего три. Там автор говорит, что духовный путь – это путь выше гениальности, над гениальностью. Хочешь, я тебе сейчас прочту отрывок?

– Гениальность – это частный луч, который исходит из Великого Солнца Космического Мудрости и движет людьми, которыми овладевает, как пассивными инструментами. Но человек, проникший к сердцу Познания, следует сознательно и свободно там, где простой гений движется беспомощно. Я не берусь измерить, до каких глубин в самую суть себя смог я проникнуть. Могут измерить другие свидетели, но я не допускаю для себя никаких пределов. Из глубин, которые суть Высоты, я нисхожу безгранично далеко и нахожу абстрактную мысль столь пространной, что едва могу различить ее присутствие. Я мыслю Мысли, из которых предложения будут здесь целыми томами, а тома – целыми библиотеками. Но ниже этого есть Сознание более определенное и тем не менее далекое от определенности, четкости – и здесь тоже невыразимое. Общение, великая Любовь. Но я опускаюсь еще ниже и улавливаю полуоформлено то, что мыслимо, но еще неописуемо. А ниже этого – уровень, где я медленно и мучительно передаю в словах этого внешнего сознания малую толику части от части Великой Бесформенной Мысли. Эта Великая Бесформенная Мысль – как мне намекнуть о ней? Чистый смысл, максимально сжатый. Обнаженные протоны и нейтроны в тесной сплоченности (глоточек нейтронов в миллион тонн). Так что есть глубины за глубинами, а на поверхности – малюсенькая культура эгоистического человека, к которой он привязан, как нищий к корке хлеба.

– Как это верно! Но есть люди, идущие по пути изучения гениальности и славы. Это выбор души. У каждого есть своя задача, своя карма.

Что меня понесло? Я выболтала все самые сокровенные мысли. Все свои секреты. И даже самый главный секрет – свой закрывающий череду приходящих снов сон-откровение, сон-катарсис. А может быть, это и не сон. Нет, это был выброс в другую параллельную реальность. Но он, кажется, слушал не совсем внимательно.

– Видишь, монах в длиной рясе прогуливается.

– Может быть, охранник?

– Может…

Вороны раскричались.

– Единственное, что я сейчас хочу – это быть в постоянной медитации. Но мне не дают.

Я заговорила о том, что пишу. Спросила его совета: печатать или нет мою вещь под названием «Игра».

– Ира, я полностью тебе доверяю, и тебе как человеку, и тебе как художнику. Если ты так видишь ее в печати, я – за «Игру». Я ее принимаю, читаю, что-то свое нахожу. Там есть, конечно, некоторые композиционные сложности, но, думаю, если ты примешь мои предложения, их можно будет преодолеть. Правда одна… в историческом обозрении. А ты все-таки затрагиваешь исторический пласт (80-е гг. как минимум), а это, естественно, несет дополнительную нагрузку. Историю литературы 80-х годов будут изучать и по твоей «Игре» в том числе. Пусть и в очень узком ракурсе, но от этого суть вопроса не меняется.

Он стал рассказывать о драках в «Сайгоне» между «нациками» и «хиппи».

Потом очень смешную историю рассказал о том, как он в Москве первый раз пошел в Большой театр. Я так смеялась. Это достойно рассказа. Там тоже случилась драка.

– Обязательно опиши.

По речке плавали уточки. И Вадим стал внимательно за ними следить и комментировать их поведение.

– Вот это уточка плывет впереди, а за ней два селезня. Один поодаль держится. А она как бы их дразнит. А потом селезни повернули обратно, а уточка – за ними.

Вообще уточки – это персонажи из рассказа В. Филатьева. Вспоминаю очень интересное описание. Герой стоит на мосту и смотрит в канал. Там окурки, но главное – плавают уточки. Вспомнилась критика на это одного таксидермиста, сочиняющего юмористические вирши.