Все обличало в Богдане рачительного и бережливого хозяина, который и господскую копейку сохранит, и своей полушки не упустит. Давние связи с яицкими казаками дали ему еще одну возможность к личному обогащению. Он стал выполнять их поручения, получая за это деньги и индульгенцию на будущее, в случае победы бунтовщиков. Наблюдая за ним исподволь, я уверился, что Мокишевым управляет голый расчет, он был из тех хитрованов, кои не верят ни в бога, ни в черта, а только в собственную выгоду. Мне Богдан не доверял, я платил ему той же монетой. Между нами установилось шаткое перемирие, в любой момент могущее завершиться войной.

В один из минувших дней я, забыв какую-то безделицу, вынужден был возвратиться в дом перед намеченной поездкой и застал в своей комнате милейшую ключницу, без всякого стеснения рывшуюся в моих вещах. Увидев меня на пороге, она, сообразив, что отпирательства бесполезны, взгромоздилась на мою постель, шустро подобрала юбки и обнажила полные, но все еще стройные ноги. Она расставила их как можно шире, чтобы я мог обозревать во всех ракурсах то сладкое место, каковым располагал Богдан Иванович и коего вожделел Северьян. Догадаться о том, что у нее на уме, было несложно. Уверенная в своей неотразимости она замерла, водя язычком по полным губам. Не скажу, что не шевельнулось во мне желание притиснуть вдовушку покрепче, но я твердо помнил для чего прибыл сюда и чем рисковал. Улыбаясь как можно располагающе, я приблизился к кровати и, цепко ухватив прелестницу за плечо, сдернул ее с покрывала, чтобы быстро препроводить за дверь.

– Появишься у меня еще раз, прикажу казакам тебя выпороть, – сказал я ей по дороге. Угроза подействовала настолько, что Авдотья умудрялась почти никогда со мной не сталкиваться и в комнату мою больше не заходила.

Тем не менее, я выразил хозяину протест, в связи с обыском моих вещей.

– Да ты, мил человек, не выханаживайся, – ответил мне Мокишев. – Я приказа обыскивать комнату не давал, может ты сам авансы ключнице делал? Не заладилось у вас, а я и виноват?

Сдерживаясь, чтобы не дать ему оплеуху, я ответил так:

– Сударь, ты много меня старше, и уважая твои преклонные лета, я не буду делать то, что обыкновенно делаю в подобных случаях, как шляхтич и человек чести. То есть не обрежу тебе уши за дерзость. Уразумел? Или повторить?

Не привычный к отпору управляющий налился кровью и сжал свои пудовые кулаки, угрожающе нависая надо мной. Я же положил руку на рукоять сабли и спокойно встретил его взгляд, пышущий неприкрытой злобой. Впрочем, Богдан Иванович тут же овладел собой.

– Напрасно, пан, ты говоришь такие поносные слова, я тут не причем. А гонор свой шляхетский спрячь, здесь тебе не Польша, – сказал он, уже остывая.