– Ты, что же, друг ситный, государю нашему перечить вздумал? Деньги взял? Взял. Значит, исполняй поручение!

– Будь, по-твоему! – хозяин стукнул ладонью по столу. – Но, чур, вести себя тихо!

Когда зашел разговор о том, где буду спать, я потребовал отдельную комнату с засовом на двери. Хозяин уступил не сразу, пространно пройдясь по поводу польского гонора.

– У тебя дом огромный, а ты горницу боишься государеву человеку дать? И в чем твоя преданность нашему делу заключается, песья кровь!?

Ругаться по-польски я научился отменно. Впечатлил и управляющего.

Следующие три дня прошли неспешно и однообразно. Казаки, включая Северьяна расположились в комнате рядом с людской. Меня же поселили в отдельной спаленке на втором этаже, и каждую ночь, ложась спать, я закрывал дверь на засов и клал рядом с подушкой заряженный пистолет.

      Богдан Иванович Мокишев, управляющий имением отставного подполковника гвардии Хворобьева, был человеком хитрым и изворотливым. Происходя из городского сословия, в молодости был забран в солдаты по рекрутской повинности.

В армии научился читать и писать, и со временем занял должность каптенармуса10.

Принимал участие в войне с Пруссией. В сражении под Кунерсдорфом осколок разорвавшегося ядра раздробил ему колено. Вышла в связи с увечьем ему полная отставка. Покончив с военной службой, бывший унтер-офицер занялся извозом, а позже сделался содержателем постоялого двора на Яике. Когда помещик Хворобьев, не поладив со старым управляющим, стал подыскивать себе нового из местных, Мокишев сумел войти к нему в доверие и занять хлебное место. Случилось это еще лет пять-семь тому назад. С тех самых пор Богдан жил припеваючи, вовремя отсылая оброк и не забывая себя. Он же выстроил помещичью усадьбу, превратив ее в крепость, в которой можно отсидеться в лихие времена. Сведения эти я получил не сразу, а постепенно, слушая и самого управителя, и дворовых людей.

Помещичий дом, был подвергнут мною тщательному осмотру, ввиду наличия большого количества свободного времени. Он был сложен из огромных бревен наподобие того, как делают избы, но находился на каменном фундаменте, и имел два этажа. Окна имелись лишь со стороны фасада, задняя же стена была глухой, если не считать нескольких небольших отверстий, очень напоминающих бойницы. Четырехскатная крыша, крытая черепицей, была редким явлением в этих местах. Подобный кровельный материал был распространен гораздо южнее, и, скорее всего, обошелся в копеечку. Во внутреннем убранстве дома не было особенной красоты, зато царила основательность и целесообразность. Внизу располагались кухня, две комнаты для всяких надобностей, жилье для прислуги или людская, некое подобие зала, использовавшегося как столовая и теплое отхожее место, именуемое нужником.

В одной из свободных комнат рядом с людской и расположились казаки.

Второй этаж предназначался для помещика и его гостей. Там было шесть комнат. Пять спален и один огромный зал с камином, именуемый гостиной. Перед камином полукругом стояли кресла, на полу лежала медвежья шкура. Диваны и кушетки были расставлены вдоль стен. Вся мебель, сработанная местными мастерами, производила гнетущее мрачное впечатление. Сейчас в одной спальне спал Мокишев, другую, у самой лестницы, он отдал мне. Остальные же пустовали.

Кроме самого управляющего в доме постоянно находилась дворня: конюх с кучером, истопник и дворник, а также две женщины лет под тридцать, одна – кухарка, жена конюха, другая – ключница, смазливая вдова, исполняющая ночами еще одну обязанность, согревать постель господина управляющего. Звали ее Авдотьей, и в лице Северьяна она сразу обрела преданного почитателя своих прелестей. Впрочем, хозяин смотрел на заигрывания казака сквозь пальцы, и вовсе не потому, что был не ревнив. В доме проживала еще одна особа женского пола без определенных занятий, от роду годков пятнадцати. Она приходилась младшей сестрой кухарке и со временем, как я догадывался, предназначалась для замены Авдотьи на ее ночном поприще.