Путешествие в Самарскую губернию заняло у нас два дня пути, и, похоже, мы добрались до конечной его цели. Ехали мы долго, потому что Гущин, вел нас тем же путем, каким хотел сюда добраться Егорьев, обходя армейские гарнизоны и заставы. А вот Заблудов, наоборот, двигался прямо и раньше нас оказался в Сычовке, где решил обосноваться. Это была деревня в двенадцати верстах от Иваньковского.

Ворота усадьбы оказались на запоре, а во дворе глухо и зло залаяли псы, явно покрупнее деревенских «кабыздохов». Когда по мощным доскам ворот застучали рукояти плетей, из дома вышли люди.

– Кто там колобродит, на ночь глядя? – строго спросил чей-то низкий бас.

Я подтолкнул Гущина в спину, и тот крикнул:

– Свои, Богдан, свои, открывай!

– Свои по домам сидят, а не бродят ночами, да не пугают добрых людей, – бас на секунду замолчал и затем спросил. – Откуда меня знаешь?

– Аль по голосу не признал? – надсаживаясь, крикнул Гущин.

– Никак, Северьян?! – радостно изумился бас. – Вот так встреча! Ну, чего встали, отворяйте, ироды! – рыкнул он, обращаясь к своим спутникам, и ворота раздались в стороны, пропуская нас во двор. Там было темно, светились лишь несколько окон на первом из двух этажей дома. Они освещали небольшую часть двора и широкое крыльцо. Конюшня и другие постройки в глубине двора были скрыты в темноте.

С обоих сторон от ворот рвались с цепей огромные лохматые псы, захлебываясь в лае и давясь слюной. Перед крыльцом стоял кряжистый мужчина лет пятидесяти с длинными вислыми усами в накинутой на плечи шубе и с фонарем в руке. Он протяжно и зычно отдавал приказания четырем бородатым мужикам, суетливо и бестолково метавшимся по двору. Наконец, все успокоилось. Замолкли собаки, уведены были в конюшню кони, и мы были препровождены в дом. За двойными тяжелыми дубовыми дверями находился просторный вестибюль также слабо освещенный, Во мраке терялись очертания лестницы на второй этаж и сундуки по углам. На них мы положили шапки и оружие. Управитель, заметно припадающий на левую ногу при ходьбе, обнялся с Северьяном, по русскому обычаю трижды поцеловавшись с ним. И после спросил:

– Ну, рассказывай, что за люди с тобой? Куда путь держите?

Взгляд его был цепким и настороженным. Я стоял за спиной управителя и, как бы невзначай, дотронулся до лба рукой. То был знак остальным моим казакам быть наготове. Теперь многое зависело от Гущина.

– Люди, что со мной – все казаки добрые, служим вместе, – сказал Северьян. – Откуда и куда мы путь держим, про то опосля поговорим.

Тут он подмигнул хозяину. Но того что-то смутило.

– Так-то, оно так, да время ныне не простое, надобно знать, кого привечаешь, за кого ответ держать придется, коли что.

Северьян собрался было ответить, но я, сейчас же, перебил его:

– Не хорошо, сударь, гостей расспрашивать, даже не дав с дороги отдохнуть. По русскому обычаю надобно сначала накормить и обогреть.

– Это кто же такой поучать меня вздумал? – изумился управитель, так его поразили мои слова и акцент.

– Поляк это, зовут Казимир, с нами он, – ответил Северьян.

Не знаю, удовлетворил ли управителя такой ответ, или он просто сделал вид, но допрос закончился.

– И то, правда, негоже знакомца и его приятелей в сенцах держать. Айда в горницу.

Он открыл дверь в большую, чистую комнату с побеленными известью стенами, где стоял посередине широкий стол без скатерти.

– Усаживайтесь, гостюшки дорогие, отведайте, чего бог послал, – пригласил он нас радушным голосом. Пока мы усаживались вокруг стола на лавки, две женщины средних лет, одетые в русские сарафаны и теплые расшитые безрукавки, в доме было прохладно, стали ставить на него всякого рода пищу, на мой взгляд, довольно грубую. Здесь были куски отварной говядины в деревянных мисках, копченое сало, соленые грибы и огурцы. Сам управитель принес большую бутыль с водкой и стал разливать ее по оловянным стаканам. Я сел в начале стола, напротив Гущина, а хозяин устроился во главе, так, что мы оказались от него по правую и левую руку.