На дороге Ан Ма Тэ

На дороге

Глава 1. Смеркалось…

Даже не знаю с чего начать… Это обычная проблема – начать так, чтобы заинтриговать, зацепить читателя и плавно-плавно потянуть за собой. Вот и сейчас… В голове почему-то постоянно вертится лермонтовское «Я ехал на перекладных из Тифлиса…» Да, почти что так… Я ехал, и на тот момент находился уже довольно далеко от города. Ранний вечер клонился уже к вечеру зрелому, так что описание времени суток тоже можно было смело заимствовать у другого классика – смеркалось…

* * * * *

Наверное, все писатели так – сначала начинают для души, стремятся поделиться чем-то наболевшим, нужным, сокровенным, вкладывают в произведение всё сердце, и поначалу прёт хорошо. На тебя обращают внимание издательства, о тебе понемногу начинают говорить в обществе, твои акции растут, начинают приходить заработки и тебя постепенно-постепенно переключает с музы на деньги. Хотя почему постепенно? Возможно, даже довольно быстро, тут всё от личности зависит, но так или иначе переключает всё равно. Ты ж писатель, богема. Вставать в семь утра делать зарядку, съедать полезный для здоровья завтрак и ровно в девять садиться за работу это не для нас. Уже. А богемная жизнь требует денег, и немалых, а приступы вдохновения иногда тесно переплетены с приступами тотальной лени, причём лень начинает преобладать, так что… становится не до работы, в общем. Вот так и бывает, что перспективный кадр отползает в небытие, забогемился. Кранты.

А бывает наоборот, окрылённый успехом и деньгами, ты начинаешь писать как танк – напролом и много. В общем, гонишь конвейер. Немногим лучше. Читаешь потом, и самого тошнит, хотя оговорюсь, издательство, и даже читатель бывало, съедает. Муза, существо капризное и волевым усилием на колени её к себе не посадишь. Плохо приручается, зараза. Это как заставить себя заснуть, чем больше стараешься, тем дальше ты ото сна. Как говориться: «не думай о белой обезьяне»…

Вот и надо найти свой путь между богемой и ковейером. А он, надо думать, лежит как раз посередине. А вообще кто его знает, где путь-то этот? Музу долго ждать тяжело, да и сроки поджимают, так что есть лишь одно более-менее верное средство – смена декораций. Хорошо бы улететь куда-нибудь на Таити, и там, в уютном бунгало, под лёгкий шум прибоя, в промежутках между купанием и рыбалкой написать что-нибудь звонкое и невероятно гламурное. Только вот дудки. Нет у меня ни времени, ни денег на Таити, на Черное море ещё может быть, и хватит, но я туда не хочу. Есть у меня своя тихая гавань, куда я еду, когда уже совсем край, вот, где никто не побеспокоит, не отвлечёт, там даже сотовая связь не достанет, очень милое и отдалённое от цивилизации место – сторожка в лесу.

Я вообще-то не очень люблю там бывать, всё-таки я человек городской, привык к комфорту, к удобной мебели, привык, что интернет всегда под рукой и всё такое-остальное. А в сторожке электричества нет, печку надо топить дровами, которые ещё заготовить надо. Далеко, правда, можно не ходить – лес как-никак. Но зато – тишина. И ни одна сво…, то есть личность не побеспокоит, с мысли не собьёт. Дед-лесник не в счёт. Он кроме своей традиционной фразы вообще порой не говорит ничего. – Ну что, Сашка, поумнел? – спрашивает он каждый раз..

– Не, дед, всё некогда. – Отвечаю я.

Дед улыбается, качает головой и отстаёт от меня.

Его даже бывает не видно. И тишина кругом. Короче, для концентрации усилий самое место, а там, глядишь, и муза подгребёт, она блин, такая – нагрянет, когда и без неё уже почти справился. Вот и в тот вечер я, бросив все остальные дела и делишки, загрузив в багажник еды на неделю, матрас, три одеяла (люблю тепло), взяв несколько больших литиевых батарей для ноутбука, ехал по трассе в сторону сторожки. С двух сторон дороги плотной стеной стоял лес, других машин давно уже не было, а день стремительно клонился к концу. Короче говоря, смеркалось.

Это чудо выскочило на дорогу совершенно неожиданно, я едва успел затормозить. В свете фар мелькнуло белое пятно, большие глаза, растопыренные пальцы, всплеск светлых волос.

Тормоз!

Я не почувствовал удара. Или я просто так хотел думать. Она лежала справа от капота моей нивы, как сломанная белая кукла. Вся в белом. Белое в темноте хорошо видно. Если бы не её одежда, то я бы точно не успел среагировать. Наверное, мозг боковым зрением, захватил светлое пятно, за миг до… до столкновения… до удара?

Я стоял посреди дороги и в оцепенении пытался осознать произошедшее.

Вот дерьмо. Ну, да чтоб тебя! Вот непруха. Перспектива сдать книгу в срок моментально отошла в область фантастики. Сейчас я уже не могу точно вспомнить, как я выскочил, как метался вокруг. Слишком резко переключило с размеренной езды на такое вот…

– Спокойно, Павлов, спокойно, – сказал я себе. – Тебя никто не видел. Прыгай за руль и жми на газ. Тебя здесь не было вообще.

Я бросился было в машину, но следующая мысль меня остановила. А что, если на бампере остались следы? А что если он в крови? А что если она ещё живая? Какая-то трезвая частичка сознания задавала мне эти вопросы, тогда как другая часть рассудка истошно орала – За руль! Прочь отсюда!

Если ты сразу не уехал, то потом бывает уже поздно. Ну что ты будешь делать!. Со стоном досады и отчаяния, за эту неизвестно откуда выскочившую дуру, за канувшую в небытие книгу, за неопределённое будущее, которое как пить дать, придётся провести, мотаясь между милицией и судом, я вылез из-за руля и склонился над девчонкой. Она лежала на дороге, лицом вниз, согнув ноги в коленях и подтянув их к груди, а руки были раскинуты в стороны. – Как раненая птица,– пронеслось в моей голове совершенно несвоевременное сравнение, – как раненая птица, которая пыталась взлететь, но не смогла. – Тьфу ты, писатель блин, приучил себя во всём художественные образы видеть… – Сжав зубы от досады, я рассматривал неизвестную.

Белый пиджак, белая блузка, белые колготки, белые же туфли, белая заколка в светлых волосах, и длинная белая юбка. Блин, откуда она здесь в таком наряде? На много километров лес вокруг. Ох, ёлы, мне через десять дней книгу сдавать в издательство… Если ехать в больницу, то с книгой я точно попадаю, к гадалке не ходи. И куда теперь? Что делать-то?!

Может всё-таки дать по газам, и если что, знать ничего не знаю? Я посмотрел на лежащую у моих ног девушку. Блин! Сразу не уехал, теперь уже развернуться стократ труднее. Ладно, посмотрим, что с ней, в больницу так в больницу, может не так всё серьёзно окажется…

Я наклонился и повернул ей голову. Она слегка простонала, потом сложила руки в ладошки и, повернувшись набок, подложила их под голову. Вот-те на. Спать она устраивается, что ли?

– Эй, подруга. – тихонько позвал я, – ты живая или как?

Она что-то невнятно промычала в ответ и сделала попытку устроиться поудобнее. Тьфу ты, блин!

Тут мне всё стало ясно. Она ж пьяная, как сапожник. Фу ты! Прям от сердца отлегло. Пьяная. Ну, вот всё и объясняется. И то, что выскочила как полоумная, и то, что забрела в таком наряде в лес. Люди спьяну и не такие фортеля откалывают. Есть у меня приятель Лёха Квасин, вот уж кто свою фамилию оправдывает полностью. Как сядет квасить, так всё его на пешие прогулки тянет, а поутру, как очнётся где-нибудь вдали от родных стен, так хоть убей, как туда попал, вспомнить не может. Однажды проснулся в краеведческом музее, да не где-нибудь, а прямо в этнографическом зале. Там у нас статуи древних людей некогда населявших наш край, стоят. Выполненны они, на мой взгляд, с излишним пафосом, но школьникам нравится. Мужик, значит, оскалившись с поднятым копьём наизготовку стоит, а женщина евонная вроде как корешки там какие-то в котёл должна была бросать: руки задраны, на небритом лице застыла людоедская сосредоточенность – в общем, хранительница очага и подруга дней суровых. Только со сременем котёл куда-то исчез (людская молва до сих пор грешит на строителей-узбеков, которых нанимали делать ремонт в музее) и осталась эта дама с поднятыми руками, вроде как сейчас вцепится. Вот рядом с этой сладкой парочкой наш Лёха и продрал глазки. Очень мне обидно до сих пор, что я при этом лично не присутствовал. Судя потому, что Лёха потом месяца два на спиртное смотреть не мог, сцена была эффектная. По Квасинским показаниям, тогда уже светло было, а голова его как раз на бывшем месте пропавшего котла и покоилась. Лёхины вопли разбудили сторожа, между прочим, тоже не самого трезвого образа жизни, (из-за специфики профессии, надо полагать) человека. Тот забежал в зал и, увидев метающуюся между статуями фигуру, с перепугу решил, что ожил кто-то из экспонатов. Лёха же увидев сторожа, поначалу тоже подумал, что он из тех, «с копьями». Дело чуть было не кончилось обоюдным сердечным приступом. Мы потом гадали, как Лёха вообще умудрился туда забрести – музей-то закрывается в шесть вечера, а квасить Квасин начал часов в восемь, стартовал с пивка, продолжил с Коляном, затем кто-то ещё подошёл…

Это потом у нас родилась версия:

Лет пять назад, когда наш Лёха ещё в техникуме учился, курсе на третьем, что ли, приключилась у него пламенная любовь со студенткой, то ли исторического, то ли педагогического. Короче, она в музее практику какую-то проходила… Вот и лазил к ней Лёха, когда через служебный вход, когда через окно первого этажа. В тот вечер, по нашей версии, накатило на Лёху «чуйство ностальджи» и полез он в музей в состоянии спиртовой одухотворённости, а там, то-ли окно, то-ли служебный вход по недосмотру незапертым оказался… не известно точно как, но в итоге Лёха туда попал. Такая вот у нас сложилась версия, хотя Лёха клянётся, что и в те времена он до этнографического зала не доходил ни разу. Дело вообще всегда ограничивалось архивной комнатой. В ответ на что и родилось продолжение версии, что не найдя свою любовь по старому адресу, Квасин принялся бродить по музею в надежде разыскать свою Верочку (или Валечку). Дойдя до этнографического зала и увидев «людей», Лёха обрадовался, пошёл общаться и немного погодя уснул со спокойным сердцем и с мыслью, что он теперь не один. Такая вот штука. Кстати, во всей этой истории есть один очень положительный момент – сторож музея пить всё-таки бросил. Совсем. Даже, говорят, заинтересовался историей края и по ночам не спит, а систематизирует архивы… Но такие случаи, скорее исключения, а игры со спиртным часто оканчиваются никому не нужными смертями. Как вот и с этим телом, которое валялось у моих ног. Сегодня пронесло…